Ф. П. Толстой. Автопортрет с семейством в интерьере
Грушенька очень плакала, однако обещала отцу, что за Толстого замуж не пойдет" (148; 190–191, 197). Позже, когда этот Толстой оказался замечательным русским художником, вице-президентом Академии художеств и тайным советником, Янькова сокрушалась об отказе.
"Наше общество, – писал Соллогуб, – так еще устроено, что величайший художник без чина становится в официальном мире ниже последнего писаря. Когда при разъездах кричали: "Карету Пушкина!". – "Какого Пушкина?" – "Сочинителя!" – Пушкин обижался, конечно, не за название, а за то пренебрежение, которое оказывалось к названию" (166; 468).
Интеллектуально-артистические салоны преобладали, естественно, в столицах, но бывали и в провинции. Так, в Казани в первой половине XIX в. было, по крайней мере, два салона – Рындовских и Фуксов. Сам Рындовский "писал очень много и печатал более в "Заволжском муравье" (1832–1834), казанском литературном журнале… Жена его принадлежала также к литературному семейству и к числу образованных женщин своего времени. Рындовский был женат на Поликсении Ивановне Панаевой… любимой сестре В. И. Панаева… Братья Панаевы (четверо) были товарищами С. Т. Аксакова по казанской гимназии…". Действительно, Аксаков много писал в своих воспоминаниях о Панаевых. Несколько десятков человек разного общественного положения собирались и в доме профессора Казанского университета К. Ф. Фукса и его жены Александры Андреевны, урожденной Апехтиной, племянницы казанского поэта Г. П. Каменева: "Она была очень недурна собой, ловка, умна и от дяди унаследовала страсть к стихотворству, которым занималась с увлечением с молодых лет". Занималась она также историей и этнографией, ее перу принадлежат несколько пьес и романов. "Казанские губернские ведомости" писали о собраниях у Фуксов: "Утешительно было видеть… живое участие, принятое многими здешними любителями литературы в прекрасном предприятии почтенных хозяев дома, участие, свидетельствовавшее, что общество наше не удовлетворяется обыкновенными общественными удовольствиями, но имеет другие высшие потребности" (153; 49–50). Впрочем, писатель П. Д. Боборыкин, учившийся в Казанском университете в 50-х гг. XIX в. и вращавшийся в тамошних гостиных, в своих воспоминаниях подчеркивает отсутствие в Казани интересных людей. Возможно, те, кто интересовался литературой и наукой, как раз и не были вхожи в гостиные. Вот что писал Боборыкин о провинциальном свете: "Жили в Казани и шумно и привольно, но по части высшей "интеллигенции" было скудно. Даже в Нижнем нашлось несколько писателей за мои гимназические годы; а в тогдашнем казанском обществе я не помню ни одного интересного мужчины с литературным именем или с репутацией особенного ума, начитанности. Профессора в тогдашнем свете появлялись очень редко, и едва ли не одного только И. К. Бабста встречал я в светских домах до перехода его в Москву" (18; 100). Тамбовский свет и в губернском городе, и по усадьбам славился еще большей легкостью нравов, чем казанский: "Но тон был такой же, та же жуирная жизнь, карты, добывание доходов per fas et nefas, кутежи, франтовство, французская болтовня, у многих с грехом пополам, никаких общественных интересов" (18; 118).
Помимо салонов и гостиных, в столицах был еще один тип общественного центра – клуб. Клубов было довольно много: Купеческий, Немецкий, или Шустерклуб, даже приказчичий. Но Клубом с большой буквы ("Клобом" на старый манер) были петербургский и московский Английские ("Аглицкие"). Оба они появились еще во второй половине XVIII в., будучи основаны иностранными купцами, но к XIX в. стали чисто дворянскими. И не просто дворянскими: ни богатство, ни высокая должность, ни чин, ни родовитость еще не открывали двери клуба. Попасть туда можно было только по баллотировке с тайным голосованием всех наличных членов клуба, и только на вакансию – после смерти или изгнания члена клуба. Люди годами ждали вакансии, а потом с трепетом ожидали результатов голосования: провал мог закрыть перед кандидатом-неудачником и двери особенно фешенебельных гостиных, ибо означал отсутствие неких нравственных качеств. А уж изгнание из него, также по итогам голосования, заведомо делало человека отверженным в его обществе. Сколько было интриг со стороны даже и очень влиятельных людей, чтобы прорваться в московский Английский клуб, и сколько из них так и не добились успеха! А о знаменитом журналисте Ф. В. Булгарине, неосмотрительно баллотировавшемся в члены клуба, ходил даже анекдот: в день выборов он спросил у своего сподвижника (но пользовавшегося безупречной репутацией) Н. И. Греча, члена клуба: "Ну, как прошли выборы? – Единогласно! – Избран? – Нет. Я же сказал, что за тебя был подан только один голос – мой!". Членство в этом клубе было как бы гарантией порядочности (условной, разумеется) и светскости. Ну, а быть избранным в старшины клуба значило быть небожителем!
Для многих клуб был просто местом, где протекала вся жизнь. Домой уезжали только спать. Здесь питались (московский Английский клуб славился своей кухней, и многие богатые помещики отдавали сюда своих поваров на учебу). Здесь дремали в удобных креслах после сытного по-русски обеда. Здесь читали газеты (московский клуб обладал лучшим собранием русской и иностранной периодики и большой библиотекой), в особой уютной "Говорильне" громогласно обсуждали все новости (это вам не светская гостиная!). Первопрестольная столица всегда была оппозиционна чиновному Петербургу, не стесняясь критики правительства, и считалось, что Английский клуб есть зеркало общественного мнения; Николай I будто бы специально интересовался, о чем говорят в московском Английском клубе. И главное – здесь играли. В огромной "Инфернальной" (то есть Адской – красноречивое название для комнаты), где были расставлены ломберные столы, шла большая игра! Здесь проигрывались многие тысячи, вылетали в трубу богатейшие имения. Здесь игра затягивалась до утра, а поскольку играть можно было только до определенного часа, игроки платили большие штрафы за позднюю игру, в геометрической прогрессии увеличивавшиеся с каждым часом, и они составляли важную доходную статью клуба. Ведь и расходы клуба на громадное количество вышколенной прислуги, на получавших большие деньги поваров, на продукты и дорогие вина были огромны. Хотя члены клуба и платили большие взносы, средств постоянно не хватало. К тому же члены клуба, как люди благородные, долгов платить не привыкли, хотя здесь это было и рискованно: имена должников выписывались на большой доске в холле, а это было уже неприлично; за слишком большой и безнадежный долг собрание старшин могло исключить из клуба, а о последствиях этого мы уже говорили.
Пользоваться всей этой благостыней можно было, и не будучи членом: члены клуба имели право приводить с собой гостя. Это и был путь в клуб: сначала в качестве гостя, а затем, заведя знакомства, и попытаться баллотироваться. А вот гостий в клуб не водили: женщины сюда допускались, и то не во все комнаты, лишь во время коронационных балов, которые давал клуб. Это было чисто мужское общество, где можно было позволить себе маленькие вольности, вроде расстегнутого жилета и легкого храпа в уютном кресле после обеда. В качестве гостя оказался в 1806 г. в московском Английском клубе С. П. Жихарев: "Какой дом, какая услуга – чудо! Спрашивай, чего хочешь – все есть и все недорого. Клуб выписывает все газеты и журналы, русские и иностранные, а для чтения есть особая комната, в которой не позволяется мешать читающим. Не хочешь читать – играй в карты, в бильярд, в шахматы, не любишь карт и бильярда – разговаривай: всякий может найти себе собеседника по душе и по мысли… Он (клуб. – Л. Б.) показался мне каким-то особым маленьким миром, в котором можно прожить, обходясь без большого. Об обществе нечего и говорить: вся знать, все лучшие люди в городе были членами клуба" (66; I, 194).