1924
Ходасевич отчасти предвосхитил "Черного человека" Есенина. Узнал себя, непривлекательного в зеркале. Расстроился, но смирился. Есенин увидел свое отражение в зеркале – с потрясающей душу откровенностью саморазоблачения – в чернокнижной поэме "Черный человек".
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.
На кровать к Есенину садится Черный человек и не дает ему спать всю ночь. Черный человек, гнусавя, читает Есенину мерзкую книгу о нем самом, о прохвосте и забулдыге, нагоняя на душу Есенина тоску и страх. Черный человек знает все о Есенине – и чудесное, и ужасное. Черный человек читает в книге о прекраснейших планах, к коим был причастен поэт. Но, увы, он
Проживал в стране
Самых отвратительных
Громил и шарлатанов.
(Эта оценка, пожалуй, не уступает маяковской. Что было делать в этой стране таланту?)
Был человек тот авантюрист,
Но самой высокой
И лучшей марки.Был он изящен,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою…
Есенин хочет прогнать Черного человека, притворяясь, что тот рассказывает о каком-то другом поэте. Но Черный человек не уходит, он знает, что перед ним Есенин, он знает, кто он и откуда, всю его подноготную. Черный человек напоминает своему слушателю:
…в Рязани,
Жил мальчик.
В простой крестьянской семье,
Желтоволосый,
С голубыми глазами.И вот стал он взрослым,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою.
Все правильно сказал Черный человек – речь шла о Есенине, но поэт он был большой, а не малой силы, поэт великий, гениальный. Но все отвратительное, что сказал о нем Черный человек, тоже было правдой. И это Есенину не понравилось. Поэт не сдержался и закричал:
"Черный человек!
Ты прескверный гость.
Эта слава давно
Про тебя разносится".
Я взбешен, разъярен,
И летит моя трость
Прямо к морде его,
В переносицу.
………………………..
Месяц умер,
Синеет в окошко рассвет,
Ах, ты, ночь?
Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою,
Никого со мной нет.
Я один.
И разбитое зеркало.14 ноября 1925 г.
"Черным человеком" Маяковского было его отражение в зеркалах Пастернака. Ответом Пастернаку были негодующие слова Маяковского: "Ты хвастаешься, что ты хорошо владеешь словом – будь добр, напиши образцовое "Постановление месткома об уборке мусора со двора". Не хочешь? Ты говоришь, что у тебя более возвышенный стиль? Тогда напиши образцовую Передовицу, обращенную к народам мира, – тогда мы поверим, что твои упражнения в области поэзии имеют действительный смысл, что твоя возвышенная работа может быть использована для улучшения жизни людей. Тогда никто не будет возражать против твоих туманных, непонятных стихов" (12: 39). На Пастернака отповедь Маяковского не подействовала. Не только плакаты РОСТА и рекламу, но вообще все политические стихи Маяковского Пастернак считал отказом от поэзии ради "социального заказа" – поступил-де в услужение власти, стал ливрейным виршеписцем. И посему Пастернак "дружелюбно" отчитал Маяковского:
Вы заняты нашим балансом,
Трагедией ВСНХ,
Вы, певший Летучим голландцем
Над краем любого стиха!Я знаю, ваш путь неподделен,
Но как вас могло занести
Под своды таких богаделен
На искреннем вашем пути?1922
Маяковский не остался в долгу. Он не спешил с ответом. Лишь в 1930 г., незадолго до своей гибели, на персональной выставке "20 лет работы" Вл. Вл. написал, метя в неисправимого инакомысла: "Поэт не тот, кто ходит кучерявым барашком и блеет на лирические любовные темы, но поэт тот, кто в нашей обостренной классовой борьбе отдал свое перо в арсенал вооружения пролетариата, который не гнушается никакой черной работой, никакой темы о революции, о строительстве народного хозяйства и пишет агитки по любому хозяйственному вопросу".
Сам Маяковский в 1930 г. все чаще обращается к образу Ленина, напоминает о нем из стихотворения в стихотворение. Всего год до того, в 1929 г., Маяковский с глазу на глаз разговаривал с Лениным (с его фотографией) и от себя лично рассказывал о положении в стране и от себя лично обещал следовать ленинским заветам. Теперь, в 1930 г., Маяковский рассказывает о том, как вся страна, а не он один, рапортует Ленину:
Во весь
медногорлый
гудочный клич,
всеми
раскатами
тракторного храпа,
тебе,
товарищ
Владимир Ильич,
сегодня
республика
делает рапорт.
…………………………..
– Мы счистим подлиз
и вредителей слизь,
мы труд
разупорствуем
втрое,
но твой
человеческий
социализм
на всей
планете
построим!(10: 175)
В 1930 г. все население СССР говорило о сталинском социализме, редко о ленинско-сталинском и никогда не говорило, обращаясь к Ленину, "твой" социализм и не добавляло "человеческий", и тем более не клялось построить социализм "на всей планете". Эта была идея Ленина, поддержанная Троцким, но отнюдь не идея Сталина, обещавшего построить социализм в "одной стране". Стихотворение Маяковского было явно антисталинским, превосходящим мандельштамовское разоблачение "кремлевского горца".
Маяковский отвергал как антиленинскую сталинскую политику построения социализма – это было куда посерьезней и опасней. Маяковский знал, что и Ленин не был "чемпионом гуманизма", но на фоне сталинского мракобесия Ленин выглядел светочем справедливости. О "человеческом" социализме уместно было напомнить в годину разбойничьего раскулачивания.
Кроме стихов, напоминающих о ленинских заветах, Маяковский написал в 1930 г. кучу производственных агиток, реклам и лозунгов и поэму "Во весь голос", которую "выставил" как экспонат и впервые прочитал на своей выставке.
В том же 1930 г. сняли с репертуара сатирическую комедию "Баня" с главначпупсом Победоносиковым-Сталиным. Компромат был изобильный. Нельзя было откладывать ликвидацию "преступника".
"Год великого перелома роковым образом стал годом многих личных драм и потрясений. Интеллигенция утрачивала и в политике, и в творчестве всякую стабильность и опору. Революционное мировоззрение, питающее целый слой писателей и поэтов, доживало последние дни. Выстраивалась новая чиновничья модель, где живому человеку не находилось места, где любая неординарная мысль была к тому же крайне опасна. Растерянность, одиночество и страх преследовали не только мелких литераторов, – первыми, кто остро ощутил себя "зверем в загоне", были такие гиганты, как Маяковский". Ради облегчения "руководства" творческой интеллигенцией Сталин запретил все творческие организации. "Вспомните, в каком отчаянии был Маяковский, узнав о постановлении о роспуске всех литературных групп, поскольку партия будет осуществлять руководство литературой через РАПП, куда члены этих групп отныне должны входить. (за постановлением. – К.К.) скрывалась только патологическая потребность в унификации всего и вся, в "руководстве для руководства". В такую жизнь надо было втянуться. И втянулись. Но не все. Маяковский, как известно, не смог.."