Параграф седьмой
Богатырь Иван. "150 000 000" – поэма
Второе столкновение с Лениным
Особое место в ряду других рецензий на "150 000 000" занимает отзыв В. Брюсова, где тот дает высокую оценку поэме. В своей обзорной статье "Вчера, сегодня и завтра русской поэзии" он подводит итог всей работе Маяковского первых лет революции. "Стихи Маяковского принадлежат к числу прекраснейших явлений пятилетия: их бодрый слог и смелая речь были живительным ферментом нашей поэзии. В своих позднейших стихотворениях Маяковский усвоил себе манеру плаката: резкие линии, кричащие краски. При этом он нашел и свою технику – особое видоизменение свободного стиха, не порывающего резко с метром, но дающего простор ритмическому разнообразию; он же был одним из творцов новой рифмы, ныне входящей в общее употребление как более отвечающей свойствам русского языка, нежели рифма классическая (Пушкин и др.). Наконец, в сфере языка Маяковский, с уверенностью применяя принципы Хлебникова, нашел речь, соединяющую простоту со своеобразием, фельетонную хлесткость с художественным тактом".
Новая поэма Маяковского (третье объяснение смысла и целей Октября) – героическая и сатирическая.
Противники "150 000 000" попытались утопить Ивана и те новые ценности, которые он воплощал в себе. А вместе с ними и тот новый поэтический язык, который Маяковский впервые вводит в описание своего героя – небывалого, новобылинного. Он достигает выразительности прерывистым дыханием ритма, энергией коротких строк, восклицаниями, растяжкой гласных, слиянием слов, повелительностью глаголов. Русская идея соборности, как мы видим, воплотилась в богатыре ИВАНЕ.
Чтобы добраться до Америки, надо было пересечь Атлантический океан, но Ивана это не смутило:
Идем!
Идемидем!
Не идем, а летим!
Не летим, а молньимся,
души зефирами вымыв!
Мимо
баров и бань.
Бей, барабан!
Барабан, барабань!
Были рабы!
Нет раба!
Баарбей!
Баарбань!
Баарабан!
…………………………
Или – или!
Пропал или пан!
Будем бить!
Бьем!
Били!
В барабан!
В барабан!
В барабан! (2: 127)
Тут в грохоте барабанной дроби раздается бас победы. Вот где Маяковскому пригодилось футуристическое "самовитое слово".
Поэта не признал вождь, не имеющий права, согласно его собственным программным сентенциям, вмешиваться в литературный процесс. Ленин не понял, с кем он имеет дело. Маяковский – поэт всечеловеческого, всепредметного и вселенского всеединства. Он – в каждом творении мира, и каждое творение мира – в поэте, в его телесном составе, в его душе. Ленин не понял, что "Маяковский – поворотное явление в мировой поэзии, установивший новую форму поэзии и определивший новый дух ее". Это слова не случайного критика, не писателя-сподвижника, это слова гениального Андрея Платонова, автора романов "Котлован" и "Чевенгур", созвучных миропониманию автора поэм "Про это" и "Во весь голос". К сожалению, Маяковский не знал, не читал своего великого современника, понявшего, почувствовавшего поэта как никто другой.
М. Врубель. Богатырь. 1898–1899 гг Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
"Нет людей, – продолжает Платонов, – вот в чем страдание поэта, вот в чем его отчаяние. Обыгрывание этого страдания и могло бы стать основной "т е м о й с в а р и а ц и я м и" (таково, кстати, название стихотворного цикла Бориса Пастернака. – К.К.) для деятельности поэта обычной талантливости. Но у поэта гениального страдание переходит в энергию ненависти к причине страдания, в месть сеятелям отчаяния, в движение жизни, которое всегда приводит к надежде и освобождению от страдания. Это путь – сквозь страдание, а не в обход его – тяжел, но другой путь пока неизвестен, и легкого пути поэт-подвижник не ищет".
М. Цветаева слушала чтение Маяковским "150 000 000". 31-м января 1921 г. датируется ее стихотворение "Большевик":
От Ильменя – до вод Каспийских
Плеча рванулись в ширь.
Бьет по щекам твоим – российский
Румянец-богатырь.
………………………………..
Два зарева: глаза и щеки.
– Эх, уж и кровь добра! -
Глядите-кось, как руки в боки,
Встал посреди двора!
Весьма возможно, портрет этот навеян образом Ивана из поэмы Маяковского "150 000 000" – вплоть до словесных совпадений. "Россия / вся / единый Иван, / и рука / у него – / Нева, / а пятки – / каспийские степи". В мае 1922 г. Цветаева выступала на вечере в "Доме Искусств", где читала стихи Маяковского. О Владимире Владимировиче Цветаева сказала: "Маяковский – первый в мире поэт масс: он "ушагал" далеко вперед. И за каким-то поворотом будет дожидаться своих современников".
К характеристике "150 000 000", несомненно, относится и проницательное суждение Бориса Леонидовича Пастернака: "Маяковскому, куски церковных распевов и чтений дороги в их буквальности, как отрывки живого быта, наряду с улицей, домом и любыми словами разговорной речи. Эти залежи древнего творчества подсказывают Маяковскому пародическое построение его поэм. У него множество аналогий с каноническими представлениями, скрытых и подчеркнутых. Они призывали к огромности, требовали сильных рук и воспитывали смелость поэта".
Поэма-сказка Маяковского была переведена на многие иностранные языки. Именно с этой поэмы его поэзия становится фактом интернациональным.
В хоре панегирического признания поэмы были слышны голоса поношения поэта и его творений. Но они не были приняты во внимание современниками и вряд ли будут приняты потомками.
Параграф восьмой
Российские фермопилы
Дралось
некогда
греков триста
сразу с войском персидским всем.
Так и мы.
Но нас,
футуристов,
нас всего – быть может – семь. (2: 28)
Тут самое время вернуться к началу творчества Маяковского, ко времени "бури и натиска" футуристов, новациям будетлян. Маяковский подружился с ними в Училище живописи, ваяния и зодчества. Полиглот Давид Бурлюк на всех языках говорил с украинским акцентом. Маяковский рад был возможности называть Бурлюка "хохлом", подчеркивая этим, что они соотечественники. В автобиографии Маяковского читаем: "Всегдашней любовью думаю о Давиде. Прекрасный друг. Мой действительный учитель. Бурлюк сделал меня поэтом. Читал мне французов и немцев. Всовывал книги. Ходил и говорил без конца. Не отпускал ни на шаг Выдавал ежедневно 50 копеек. Чтобы писать не голодая" (1: 20). С Бурлюком Маяковский ездил по крупнейшим городам страны с лекциями, пропагандировал новое искусство. Футуристы отрицали академизм и критический реализм, символизм и сюрреализм, импрессионизм и экспрессионизм, сезаннизм и ван-гогизм, которым уже во всю подражали русские мастера.
Бывало -
сезон,
наш бог – Ван-Гог,
другой сезон -
Сезан.
Теперь
ушли от искусства
вбок -
не краску любят,
а сан. (6: 209, 210)
Семеро очень разных художников объявили себя новаторами. Казимир Малевич с его черным квадратом, он был автором декораций и костюмов к "Мистерии-буфф".
Д.Д. Бурлюк.
Рисунок В. Маяковского. 1915 г.
Основатель русского конструктивизма Владимир Татлин создал проект и модель двуспирального "Памятника III Интернационалу" – "Башню Татлина", а как материальное обеспечение мечты Маяковского об авиационном быте (в "Летающем пролетарии") сконструировал воздушный велосипед – "Летатлин". Велимир Хлебников, искавший будущее России в ее языческом прошлом, и "иезуит слова" Алексей Крученых, а также теоретик "искусства жизнестроения" и "производственного искусства" Борис Арватов. Итак, Бурлюк, Маяковский, Хлебников, Малевич, Татлин, Крученых, Арватов – семь. На самом деле не семь – гораздо больше. Не названы Родченко, Каменский, Кушнир, Асеев. А были среди сторонников Маяковского и не футуристы. Но все "левые" испытали на себе влияние "семерых". Среди не входящих в "семерку", родственно близкие – живописцы-нефутуристы – Кузьма Петров-Водкин – автор трагической картины "Смерть комиссара" и Павел Филонов – создатель живописных кораблей, как будто вырубленных из дерева, с командой матросов, более всего напоминающих команду Пантагрюэля, а по живописному языку предвосхищающих прозу Андрея Платонова. Участники разномастного "левого" движения были уверены, что они совершают революцию в искусстве и что она есть предпосылка всероссийской социально-политической революции.