В кукольных "записках" героиня благополучно выздоравливает в руках своих заботливых хозяек, так что до смерти дело не доходит. Но рассказ об игре в игрушечные похороны в "записках куклы" есть. Мемуаристы свидетельствовали: похоронная игра нравится детям, вызывая сильные эмоции. В "записках куклы" дети берутся похоронить фарфорового жениха, разбившегося во время свадебной поездки. Смерть игрушечного графа не вызывает у детей никакой печали, напротив, становится поводом для безудержного веселья ("Лизанька и Юлинька в отчаянии, наконец это отчаяние превращается в хохот"). Героини де Сегюр (Ростопчиной) сооружают хорошенький гробик, обитый розовым крепом, и делают могилку с цветами. Похороны куклы заканчиваются грандиозным весельем с обливанием водой, поеданием сладостей и буйными плясками. "Весь день прошел так весело, что Камилла и Магдалена, уходя домой, просили Павлушу и Соню разбить другую куклу, чтобы возобновить забавные похороны". В таком изображении свадебно-похоронного пира отражена его фольклорно-обрядовая основа, которая напоминает о себе в детской игре.
Детская наивность в восприятии смерти, пусть и кукольной, поражала взрослых соединением смеха и горя. Под впечатлением этого написаны фортепианные пьесы из "Детского альбома" П. Чайковского ("Болезнь куклы", "Похороны куклы"). Возможно, композитор обратился к теме болезни и похорон куклы под влиянием книги де Сегюр (Ростопчиной) "Приключения Сонички", которую читали дети сестры Чайковского Александры Давыдовой. Эта книга была любимым семейным чтением. В "Детском альбоме" тема болезни и смерти связана с одной куклой, тогда как в "записках" речь идет о разных игрушках. Чайковский придал этому сюжету глубоко трагическое звучание: звуки похоронного марша – основная музыкальная тема в "Похоронах куклы".
Кукольные страдания без устали описывали авторы конца XIX – начала XX века. Сцены, в которых погубленные куклы являются девочкам-обидчицам, поражали воображение читателей мистическим ужасом. "Она стояла вся освещенная луной, бледная и трепещущая, крупные капли росы блестели на ней; она дрожала от холода и стучала своими тоненькими пальчиками в стекло". Ночью девочка везет на тележке куклу в мастерскую, хозяйка которой измучена работой и жалуется на то, что дети стали небрежно относиться к своим игрушкам. Но не только мистикой обиженные куклы пугали своих хозяек. В литературе начала ХХ века "униженные и оскорбленные" игрушки объединялись в борьбе за свои права и мстили детям-обидчикам ("Бунт кукол").
Материнские игры с куклой
Житейские практики и педагогические стратегии неразрывно связывали игру в куклы с подготовкой к будущему материнству. В наставлениях XVIII века материнская привязанность девочки к своей кукле объяснялась врожденной страстью и небесным даром. "В детских играх замечается постоянное их расположение подражать всему тому, что делают люди совершенных лет. <…> Самая маленькая девочка берет куклу свою и по действию удивительного врожденного побуждения, истинного благодеяния Провидения, увидите вы, что она мечтает быть матерью, качая свою куклу". Представления о том, что в игре проявляется истинное отношение девочки к будущему материнству, не подвергались сомнению. Сам факт сомнения в этом считался предосудительным. Педагоги и моралисты утверждали в один голос: "Девочка, не играющая в куклы, это такая же аномалия, как замужняя женщина, не имеющая и не желающая иметь детей". Мемуаристки, вспоминая об играх своего детства, также подчеркивали материнские чувства к кукле, видя в них прообраз любви к своему будущему ребенку. Сошлемся на мемуарное свидетельство Т. Кузминской: "Припоминая впоследствии свое чувство к этой кукле, я могла только сравнить его с чувством матери к ребенку. Этот зародыш нежности, любви и заботливости уже сидит во многих девочках с детства; мое же воображение было так сильно, что я чувствовала за нее, как за живое существо". М. Вернадская была одной из немногих, кто сомневался в наличии связи между любовью к кукле и любовью к будущим детям. "Бывает, правда, что девочке дадут нянчить куклу и предполагают, что это может ее приучить к заботливости; но дети вообще, а девочки в особенности, очень умны и очень хорошо понимают разницу между живым ребенком и лайковой куклой". Это разумное замечание не могло поколебать мифа о материнском начале, лежащем в основе девичьей игры в куклы.
Принято было утверждать, что родительские чувства к кукле могут испытывать только девочки. Педагогические императивы противоречили реалиям жизни: мальчики нянчили кукол так же, как их матери заботились о младших братьях и сестрах. Одна из учительниц описала семью, в которой мальчик до страсти любил нянчиться с куклой. "Тотчас после рождения сестры он не замедлил обзавестись куклой-дочкой, за которой очень усердно ухаживал больше, чем с год, не забывая каждый вечер ее качать и укладывать и, кроме того, иногда не раз возвращаясь к ней в течение дня". Гендерные стереотипы, царившие в нравоучительной литературе, запрещали мальчику проявлять родительскую заботу о кукле. Отец в детских книгах всегда исполняет роль строгого судьи и наставника. Необходимые для этого качества мальчик приобретает не в играх с куклами, а в социальной и учебной деятельности. Девочка же рождена быть матерью и наставницей своих детей. Первоначальные материнские навыки она получает в кукольной игре.