В этой связи Н. А. Бердяев, например, отмечал, что само "русское национальное самосознание и самосознание всеславянское рождалось у нас в распрях славянофильства и западничества". По словам Бердяева, Россия может осознать себя и свое призвание в мире "лишь в свете проблемы Востока и Запада. Она стоит в центре восточного и западного миров и может быть определена, как Востоко-Запад". Хотя, по мнению Бердяева, в самих идеологиях славянофильства и западничества имели место ограниченность и незрелость, сама эта тема русских размышлений "была глубокой и для России основной". Вместе с тем, русское самосознание не может быть ни славянофильским, ни западническим, так как обе эти формы означают "несовершеннолетие русского народа, его незрелость для жизни мировой, для мировой роли". Россия должна сознавать себя "Востоко-Западом, соединителем двух миров, а не разделителем".
Г. П. Федотов, касаясь этой проблемы, отмечал, что Русь возникла на периферии двух культурных миров: Востока и Запада. Ее отношения с Востоком и Западом складывались весьма сложно: в борьбе на оба фронта, против "латинства" и против "поганства" ("Русь знала Восток в двух обличиях: "поганом" – языческом – и православном"), и она искала союзников то в том, то в другом. Русь утверждала свое своеобразие, чаще подразумевая под ним свое православно-византийское наследие (последнее тоже было сложным). Византийское православие было, конечно, "ориентализированным христианством", однако, прежде всего, оно было христианством. Кроме того, это христианство опиралось на значительную долю греко-римской традиции. Поэтому и религия, и эта традиция "роднили Русь с христианским Западом даже тогда, когда она не хотела и слышать об этом родстве". Кроме того, необычайный расцвет русской культуры в Новое время оказался возможным лишь благодаря творческому освоению культуры Запада. Правда, при этом "уродств и деформаций было немало". Однако из галлицизмов XVIII века вырос А. С. Пушкин; из варварства 60-х годов – Л. Н. Толстой, М. П. Мусоргский и В. О. Ключевский. Значит, "за ориентализмом московского типа лежали нетронутыми древние пласты Киево-Новгородской Руси, и в них легко и свободно совершался обмен духовных веществ с христианским Западом".
По Федотову, в тысячелетней истории России явственно различаются "четыре формы развития основной русской темы: Запад – Восток". Вначале в Киеве мы видим Русь свободно воспринимающей культурные воздействия Византии, Запада и Востока. Время монгольского ига есть "время искусственной изоляции и мучительного выбора между Западом и Востоком (Литва и Орда)". Москва представляется государством и обществом "существенно восточного типа", который, однако же, скоро (в XVII веке) "начинает искать сближения с Западом". Новая эпоха – от Петра до Ленина – представляет собой, разумеется, "торжество западной цивилизации на территории Российской Империи".
Полная драматизма и трагедий, история нашего Отечества ("одна из самых мучительных историй", по Бердяеву) наложила неизгладимый отпечаток на русское самосознание. Бердяев различает не четыре, а пять периодов русской истории, которые дают "разные образы": Россия киевская (она "не была замкнута от Запада, была восприимчивее и свободнее, чем Московское царство, в удушливой атмосфере которого угасла даже святость"); Россия времен татарского ига ("общепринято мнение, что татарское иго имело роковое влияние на русскую историю и отбросило русский народ назад"); Россия московская ("московский период был самым плохим периодом в русской истории, самым душным, наиболее азиатско-татарским по своему типу…"); Россия петровская ("был лучше и значительнее дуалистический, раскольничий петербургский период, в котором наиболее раскрылся творческий гений русского народа") и Россия советская. И возможно, пишет он, что "будет еще новая Россия". Данный прогноз Бердяева оказался верным.
Вместе с тем, новая эпоха, новые реалии вызвали к жизни новые ответы на старые вопросы. По мысли Бердяева, "мы уже не славянофилы и не западники, ибо мы живем в небывалом мировом круговороте и от нас требуется неизмеримо больше, чем от наших отцов и дедов"; "мы уже вступаем в тот возраст нашего бытия, когда время нам уже выйти из детского западничества и детского славянофильства, когда мы должны перейти к более зрелым формам национального самосознания". Западничество – заблуждение детского возраста, и оно находится в противоречии с мировыми задачами России. Шаблоны западнической мысли так же непригодны для постижения смысла мировых событий, как и шаблоны старославянской мысли. Историческая эпоха, в которую мы вступаем, требует "органического соединения национального сознания с сознанием универсальным, т. е. определения мирового призвания национальностей".
В этой же связи В. В. Зеньковский подчеркивал, что сама постановка проблемы "Россия-Запад" означает "историческую и духовную неотрывность нашу от Запада". Поэтому радикальное антизападничество "неверно и неосуществимо", с одной стороны, а с другой – невозможно и исторически бесплодно "элементаризующее западничество". С его точки зрения, "ни отделить Россию от Запада, ни просто включить ее в систему западной культуры и истории одинаково не удается… видимо, не готова к этому ни историческая почва, ни внутреннее состояние русского духа, в котором не умножают, а скорее ярче и резче звучат диссонансы". Кроме того, как отмечал Федотов, "худо мерить Европу на русский аршин, еще хуже мерить Россию на аршин Европы. Думается, что из смешения этих мерок оценки возникают все наши внутренние недоразумения".
Вместе с тем, например, С. Л. Франк отмечал сильное, глубокое и плодотворное воздействие на "русский дух" немецкой мистики, метафизики и философской поэзии. Это связано, по его словам, с тем, что русская и западноевропейская культуры "чувствуют свое духовное родство", которое основано на их общем происхождении: "обе культуры, как западноевропейская, так и русская, в конце концов, происходят из сплава христианства с духом античности и являются лишь различными ответвлениями этого общего ствола".
Г. П. Федотов указывал на ту поразительную легкость, с которой русские усваивали "чуждое им просвещение", усваивали "не только пассивно, но и активно-творчески": на Петра немедленно ответили Ломоносовым, на Растрелли – Захаровым, Воронихиным; через полтораста лет после петровского переворота – срок небольшой – блестящим развитием русской науки. Поразительно то, отмечает он, что в искусстве слова, в самом глубоком и интимном из созданий национального гения (впрочем, также как и в музыке), Россия "дала всю свою меру лишь в XIX веке". Если бы Россия погибла как нация еще в эпоху наполеоновских войн, то "мир никогда бы не узнал, что он потерял с Россией". Этот необычайный расцвет отечественной культуры в Новое время оказался возможным лишь благодаря "прививке к русскому дичку западной культуры". Но это само по себе показывает, что "между Россией и Западом было известное сродство: иначе чуждая стихия искалечила бы и погубила национальную жизнь".
Таким образом, проведенный анализ показал, что
– народ, отказывающийся от "своего индивидуального духовного лица" "нисходит в духовное небытие": "ему предстоит не "братание" и не братство, а исчезновение с арены истории" (И. А. Ильин);
– следует различать два аспекта рассмотрения религиозными мыслителями своеобразия русской духовности: внутренний (связан с осмыслением истории взаимодействия культур в рамках нашего общества) и внешний (связан с диалогом культур в контексте Запад-Россия-Восток);