Глупо! Прошу, прошу…
Уводит за собой Модеста Петровича и Володю, закрывая дверь. Сторицын и княжна одни.
С т о р и ц ы н. Он правду сказал? Простите меня, Людмила Павловна, но сегодня у меня такой длинный день – как целая жизнь, и я немного сошел с ума. Я не понимаю. Он правду сказал?
Л ю д м и л а П а в л о в н а. Правду. А что? Там я не боялась, а теперь боюсь. Да, я ушла из дому навсегда. Но не для вас ушла, вы не думайте, я давно хотела.
С т о р и ц ы н. Значит, ни у меня нет дома, ни у вас?
Л ю д м и л а П а в л о в н а. Да.
С т о р и ц ы н. Какой свет! Да, я понимаю теперь. Мы ушли из дому, и ни у тебя нет дома, ни у меня. Я понимаю теперь. Мы очень долго и напрасно притворялись – я профессором Сторицыным, а ты какой-то княжной, и это оказался вздор. Ты – не княжна, ты – девочка в рваном пальто. Слышишь?
Л ю д м и л а П а в л о в н а. Да.
С т о р и ц ы н. И наш дом, твой и мой – весь мир. Закрой глаза и посмотри, как широко – весь мир! Оттого и ветер сегодня – ты слышишь? – что мы ушли из дома, из маленького дома. И река выходит из берегов… слышишь? – это волны. Тебе не холодна, девочка?
Л ю д м и л а П а в л о в н а. Нет.(Вспыхнув.) Мне стыдно, что я так одета!
С т о р и ц ы н. Ты вся горишь, как солнце! Но ты понимаешь, ты понимаешь, девочка, какой неслыханный ужас: он взял твои цветы и бросил их в угол. Бросил твои цветы! Тогда мне впервые показалось, что я сошел с ума, и я оставил их там. Так и оставил, там они и лежат, девочка. Мне бы идти с ними по улицам, мне бы в реку с ними броситься… глупая, старая Офелия!
Л ю д м и л а П а в л о в н а. Поедемте к Модесту Петровичу. Мне становится страшно, когда я подумаю, как вы устали. Там будут люди, которые любят вас. С нами поедет Володя.
С т о р и ц ы н. Да, поедем, он хороший человек, и мне надо очень, очень много спать, я устал. А завтра я пойду дальше, мне надо идти.
Л ю д м и л а П а в л о в н а(тихо плача) . Мне можно с вами? Я буду сестрой, дочерью вашей, если хотите. Я знаю, что вы меня не любите.
С т о р и ц ы н. Нет, люблю. Ты слышишь, какой ветер? Это вечный ветер изгнанников, тех, кто оставил маленький дом и среди ночи идет в большой, возвращается на родину. Его слышат только изгнанники, он веет только над их головою…(Встает.) Мне страшно! Мне страшно, девочка! Это не ветер! Это Дух Божий проносится там! Слушай!
Закрывает глаза и, протянув руку к окнам, за которыми ветер, прислушивается. Открывает глаза и улыбается.
Это часовые так кричат, когда перекликаются: слу-у-шай! Мне кажется, что иногда я говорю что-то странное, Людмила Павловна, но у меня жар, кажется. Но почему жар и почему странное? – Я ясно вижу, как никогда.
Л ю д м и л а П а в л о в н а. Но как же это! Вы даже не переоделись, на вас мокрое, и вы простудитесь! Сейчас я устрою.
С т о р и ц ы н(равнодушно) . Не надо простуживаться. Для этого надо переодеться.
Л ю д м и л а П а в л о в н а. Я позову их. Модест Петрович!
С т о р и ц ы н. Позови. Все это совершенно то, что надо. Сегодня я забыл свои папиросы и зашел в какую-то лавочку… так странно! Я уже десять лет не заходил в лавочку… так странно!
Входят все. Модест Петрович слегка навеселе – совсем немного.
Л ю д м и л а П а в л о в н а. Модест Петрович, мы едем.
М о д е с т П е т р о в и ч. И великолепно! И как раз вовремя! И все есть и все будет! Прокопий, друг, пошли за извозчиками на Финлядский вокзал. А мы с Прокопием выпили на брудершафт, и теперь он бывший генерал. Прокопий, ты мне нравишься!
Т с л с м а х о в. А ты мне нет. Геннадий!..
Л ю д м и л а П а в л о в н а. Нет, погодите, Прокопий Евсеич, ему надо переодеться. Дайте белье и ваш сюртук, он совсем мокрый.
Т е л е м а х о в. Слушаю-с. К сожалению, у меня только форменное.(Вошедшему Геннадию.) Геннадий! Господину профессору мой новый сюртук… ну? – который в шкапу.