А ты зачем требовал, чтобы я клялась?
С т о р и ц ы н. Я не требовал, это неправда!
Е л е н а П е т р о в н а. Но ты, все равно, хотел, вот я и клялась. Для тебя же, чтобы тебе легче было, а уж что со мной…(громко плачет) до этого тебе никогда дела не было! Никогда!
С т о р и ц ы н. Но ведь это дважды обман, ты дважды обманула Бога… Елена, Елена! Какими же словами я рассею мрак твоей совести – их нет! Теперь я клянусь: если бы существовало на свете одно такое слово! За одну вспышку света в этой ужасной темноте! Очнись, Елена! Боже мой, как темно, как темно… кажется, я начинаю умирать?..
Е л е н а П е т р о в н а. Я дам тебе воды. Тебе нехорошо, Валентин?
С т о р и ц ы н. Воды? Не надо. О нежный мой палач, целую твою руку…
Быстро подходит и целует руку у Елены Петровны – затем резко отбрасывает руку.
Ты ведь творишь только волю пославшего тебя. Но кто же послал тебя в мир – эту затянутую в корсет даму, с пудрой на свекольном лице, с грудью, которая могла бы вскормить тысячи младенцев, тысячи мучеников и героев, а питает только – Саввича? Кто ты, ужасная? Страшный сон всей моей жизни, или ты действительно живешь, плачешь, сморкаешься, жалуешься и ждешь, чтобы я подошел и ударил тебя, как бьет тебя Саввич?
Е л е н а П е т р о в н а. Это неправда! Саввич никогда не бил меня! Если бы ты жалел меня так, как он жалеет, то я была бы другой. Я ведь ничего не говорю про твоих курсисток, про девчонок, которых ты…
С т о р и ц ы н. Что?..
Е л е н а П е т р о в н а. Это не я одна, это тебе и Саввич скажет, хоть ты его и презираешь.
С т о р и ц ы н. Молчать!
Е л е н а П е т р о в н а. Ты не смеешь так на меня кричать, я не горничная тебе, я мать твоих детей… Мне все равно, завтра я руки на себя наложу, а ты не смеешь, ты не смеешь – у меня тоже больное сердце, я, может быть, скорее, твоего умру – ты не смеешь на меня кричать! На девчонок твоих кричи, а я мать, я в муках детей твоих рожала, пока ты книги читал. У нас трое детей умерло – кто их хоронил, кто гробики покупал – ты?.. А что мне каждый гробик стоит, ты это знаешь?
С т о р и ц ы н. Ты не мать, ты развратница!
Е л е н а П е т р о в н а. Ты не смеешь так…
Не стучась, входит Саввич.
С а в в и ч. Что за крик, а драки нет? Нехорошо, профессор, нехорошо. Джентльмены, подобные вам, так с женщиной не обращаются.
Е л е н а П е т р о в н а. Ты не смеешь на меня кричать!
С т о р и ц ы н. Вон!
С а в в и ч. Потише, потише, любезнейший! Вон я не пойду и вообще не позволю, чтобы в моем присутствии оскорбляли женщину. Если вы желаете объясниться с женой, это дело ваше, семейное, вам никто не мешает, но только для этого надо иметь вежливые формы, а не кричать, как извозчику! Вы – профессор, вам надо уважать свое достоинство.
В раскрытую дверь входит Модест Петровичи, схватившись за голову, садится в кресло.
С т о р и ц ы н. О, какая наглость, какая наглость! Что же мне делать – ударить вас? Ударить?
С а в в и ч(выдвигая плечо) . Ну, это еще кто кого, любезнейший… Хотя вы и знаменитый профессор, а оскорблять себя я никому не позволю. Но если хотите…(делает шаг вперед) троньте, троньте, вот моя физиономия, не угодно ли?.. Но только что от вас останется, желал бы я знать?
Е л е н а П е т р о в н а. Не надо, Бога ради, Гавриил Гавриилыч! Не трогайте его! Он не знает, что он говорит, он не будет…
С а в в и ч. Да ведь мы шутим. Ведь мы шутим, профессор?
С т о р и ц ы н(вдруг совершенно спокойно). И вы думаете, что я вас боюсь?
С а в в и ч. Не знаю-с. Но человек, который левой рукой выжимает два пуда, должен внушать некоторое почтение, это я знаю-с. Мамыкин, пойди-ка сюда.
Е л е н а П е т р о в н а. Не надо Мамыкина, ну, для меня, ну, я прошу, ну, я умоляю, наконец! Ведь это мой позор, я умру от стыда…
С а в в и ч. Нет, отчего же не надо? Пусть посмотрит, как профессора обращаются с женщинами, пусть поучится гуманизму.