Жестокий, неприступный человек! И если сегодня к двенадцати Елена не достанет, то… Володя, голубчик, может, ты знаешь денежного человека, авиатора какого-нибудь? Нет?
Молчание.
В о л о д я. Я, дядя, три месяца от мамы содержания не получаю, за этим было и к вам зашел, чтобы вы подействовали. Я ей писал заказным, да никакого толку, не отвечает. Пробовал я голодать, да меня Михаил Иванович обнаружил, теперь следит за мной. А какие у него деньги? У них же и забастовка на носу. Значит, теперь и нам крышка.
М о д е с т П е т р о в и ч. Ай-ай-ай, что же это такое? Что же ты сам не зашел, не потребовал?
В о л о д я. Я от них, дядя, отрекся, и нога моя там не будет до скончания живота; разве только с машиной к ним упаду, так и то постараюсь, чтобы мимо ахнуть. Да вы обо мне не грустите, я устроюсь. Эх, папахен!
М о д е с т П е т р о в и ч. Ты писал ему?
В о л о д я. Папахену? Ну нет, зачем же я его беспокоить буду, сами посудите. Ну, я пойду, поезд засвистел, дайте полтинник.
М о д е с т П е т р о в и ч. На пять рублей, все равно деньги-то отцовские. А то подождал бы?
В о л о д я. Нет, зачем его беспокоить. Спасибо, дядя. Ну, что вы на меня смотрите, дядя, конфузите меня, я этого не люблю, право! Эх, дурачье, машину сломали, полетать бы сегодня. Пойду той дорогой, а то встречусь. Вы меня, дядя, как оглоблей по голове, даже затылок свернулся.
М о д е с т П е т р о в и ч. И день-то какой чудесный…
Идут. Модест Петрович останавливается и шепчет:
С а в в и ч .
В о л о д я. Да?
Модест Петрович молча кивает головой. Идут.
Убить бы его следовало.
М о д е с т П е т р о в и ч(останавливается и снова шепчет) . Это мой ужас, Володя, мой ночной кошмар! До чего дошло: каждую ночь его вижу, все один и тот же сон… Нет, послушай: сидит будто папахен в каком-то многолюдном собрании, много венков и цветов, знаешь, вообще такой почет, некоторые даже плачут… и вдруг подходит к нему Саввич и говорит при общем молчании: «Вы меня оскорбили, профессор, а я никому не позволю себя оскорблять, мне наплевать, что все на вас молятся, а вот вам от меня – пощечина». И бьет, понимаешь, бьет, прямо по лицу бьет…
В о л о д я(тяжело сопя и исподлобья глядя на Модеста Петровича) . А меня на этом собрании нет? За такой сон, дядя, вас самого можно…
М о д е с т П е т р о в и ч. Стой – кажется, его голос? Идут. Ну, ну, живее, брат, а мне поулыбаться надо. Приучить лицо… да, да, поулыбаться! Так, так.
Володя уходит. Модест Петрович один – неестественно скалит зубы, улыбается, приветливо кланяется и разводит руками.
М о д е с т П е т р о в и ч(бормочет) . Дорогой мой, как я рад! Какой день! Княжна, наконец-то… Ерунда, ерунда на постном масле… Дурак, ничтожество. Как я рад, княжна…
К калитке подходят Сторицын и княжна. Модест Петрович устремляется к ним навстречу.
М о д е с т П е т р о в и ч. Какой день, Валентин, а? Позвольте, позвольте, княжна, я открою, вы не сумеете. Какой день… Как доехали, не тесно ли было, по воскресеньям всегда народ. Пожалуйста, Людмила Павловна. Видали, сколько на ту дачу народу наехало, и все ваши курсистки. Неужели тебя не узнали, Валентин Николаевич?
Л ю д м и л а П а в л о в н а. Один студент поклонился, но очень скромно. Мне это очень понравилось.
М о д е с т П е т р о в и ч. Еще бы!.. Сейчас чай. Ну, как, Валентин?
С т о р и ц ы н. У тебя чудесно! Но сколько дач и все такие маленькие.
М о д е с т П е т р о в и ч. Летом шумно, а осенью и зимой очень хорошо. Ну, как доехали? Я чай приготовил в комнатах, Людмила Павловна, но, может быть, на террасу перенести? Я перенесу. Вы не бойтесь холоду, княжна: так тепло.
С т о р и ц ы н. Постой… Это музыка? Послушайте, Людмила Павловна, музыка.
М о д е с т П е т р о в и ч. На той даче. Прекрасно играет!
С т о р и ц ы н. У тебя чудесно! Ты счастливец, Модест!
Л ю д м и л а П а в л о в н а.