Побольше книг! А в январе, с метелью,
Нагрянет друг, узнав за старой елью
В сугробах позабытые огни.
Пускай мороз неистовствует, лют,
Дверь настежь – о, негаданная встреча!
Еще не знает задушевный вечер,
Кого застрелят, а кого сошлют,
И что через тринадцать тяжких лет
Возок промчится снова сквозь селенья:
Приказано монаршьим повеленьем
Скорее замести мятежный след,
Сослать навек!
Третий чтец (читает стихотворение И. Уткина "Михайловское"):
На столе пирог и кружка.
За окном метель метет.
Тихо русская старушка
Песню Пушкину поет.
Сколько раз уж песню эту
Довелось ему слыхать!
Почему ж лица поэта
За ладонью не видать?
Почему глаза он прячет:
Или очи режет свет?
Почему, как мальчик, плачет,
Песню слушая, поэт?
На опущенных ресницах
Слезы видно почему?
Жаль синицы? Жаль девицы?
Или жаль себя ему?
Нет, иная это жалость.
И совсем не оттого
Плачет он, и сердце сжалось,
Как от боли, у него.
Жаль напевов этих милых,
С детства близких и родных.
Жаль, что больше он не в силах
Слышать их и верить в них.
Песни жаль!.. И он рукою
Слезы прячет, как дитя.
…Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя.
Первый чтец (читает стихотворение В. Кузнецова "Возок с голубым бубенцом"):
Притихли окрестные пущи,
Прижавшись к речным берегам.
К опальному Пушкину Пущин
Летит по российским снегам!
Дорогою стылой и вьюжной
Летит, гордым духом паря.
Воистину: верная дружба
Сильнее указов царя.
Не грянут литавры и пушки
Солидным державным баском.
Но выбежит радостный Пушкин
На лютый мороз босиком
И ахнет: под снежною тучей
Застыл перед самым крыльцом,
Как вихрь, как голландец летучий
Возок с голубым бубенцом!
Второй чтец (читает отрывок из стихотворения Н. Браун "Пушкин"):
Уже друзей не досчитаться
На перекличке. Черный год!
Суровый год! И, может статься,
Его уж близится черед?
Третий чтец (читает стихотворение И. Кашежевой "В белую ночь у Петропавловской крепости")
В эту ночь без темноты
Встречусь у Невы
С тем,
Кто с богом был на "ты",
А с царем – на "вы".
Будет речь его проста,
Как пейзаж ночной:
"На творение Петра
посмотри со мной!".
Будет каждая стена
Четкой, словно днем…
Это целая страна
В городе одном.
Гневен каменный язык,
Это ярости дневник,
Летопись любви.
Хоть на клочья изорви -
Вписано навек.
Как из рамы, из Невы
Смотрит прошлый век.
Крепость – росчерком пера,
Шпиль в изломах весь…
"Здесь почти что нет Петра,
Павла слишком здесь".
Пушкин молча постоит,
Вдруг из забытья:
"Здесь казнили пятерых,
А шестым был … я!".
Это истина гласит.
Вечно под землей
Речка Черная висит
Той – шестой! – петлей.
Первый чтец (читает стихотворение О. Лебедушкиной "Пушкинская свеча"):
Горит, горит печальная свеча,
И каплет воск с нее, как кровь, горячий.
И притаился вечер, замолчав,
Часы умолкли, – и нельзя иначе.
Ведь Пушкин пишет! Медлит чуть рука,
И пляшут тени на стене неясно.
Он пишет так, что каждая строка -
Как искра, не умеющая гаснуть.
Назло глупцам, лакеям, палачам,
Чтоб тронам царским не было покоя,
Горит, горит мятежная свеча,
Зажженная бессмертною рукою.
И не погаснет в сумрачной ночи
Огонь, хранимый столькими сердцами.
Из каждой искры пушкинской свечи
В людских умах крылато вспыхнет пламя.
И если вдруг из пушкинских начал,
Из строк в глаза прольется море света,
То знайте, так всегда горит свеча -
Частица вечного огня души поэта!
Второй чтец (читает стихотворение Ю. Друниной "Болдинская осень"):
Вздыхает ветер. Штрихует степи
Осенний дождик – он льет три дня.
Седой, нахохленный, мудрый стрепет
Глядит на всадника и коня.
А мокрый всадник, коня пришпоря,
Летит наметом по целине.
И вот усадьба, и вот подворье,
И тень, метнувшаяся в окне.
Коня – в конюшню, а сам – к бумаге,
Письмо невесте, письмо в Москву:
"Вы зря разгневались, милый ангел,
Я здесь, как узник в тюрьме живу.
Без вас мне тучи весь мир закрыли,
И каждый день безнадежно сер.
Целую кончики ваших крыльев
(Как даме сердца писал Вольтер).
А под окном, словно верный витязь,
Стоит на страже крепыш дубок…
Так одиноко! Вы не сердитесь:
Когда бы мог – был у ваших ног!
Но не велит госпожа Холера…
Бешусь, тоскую, схожу с ума.
А небо серо, на сердце серо,
Бред карантина – тюрьма, тюрьма".
Перо гусиное он отбросил,
Припал лицом к холодку стекла…
О, злая болдинская осень,
Какою доброю ты была!
И сколько вечности подарила,
И сколько русской земле дала!
Густеют сумерки, как чернила,
Сметает листья ветров метла.
С благоговеньем смотрю на степи,
Где Он на мокром коне скакал.
… И снова дождик, и снова стрепет! -
Седой, все помнящий аксакал.
Третий чтец (читает стихотворение И. Киселева):
Едва ли стало бы известно, -
Лишь с этим именем в связи, -
О юной, взбалмошной, прелестной
И легкомысленной Зизи.
И Керн, красавица с надломом,
Загадка, грустная звезда,
Была бы звуком незнакомым,
Черкнувшим воздух без следа.
Все пело под его рукою -
Набросок, шутка, мадригал.
Слегка касался он строкою
И на бессмертье обрекал.
А сколько б мы беднее были
Без них, властительных на час.
Без них, что так его любили
И так прощали, разлучась,
В лесной глуши и в блеске света,
Куда б ни забредал поэт,
Бросавших щедро на поэта
Высокий женственности свет…
Первый чтец (читает стихотворение А. Ахматовой "Пушкин"):
Кто знает, что такое слава!
Какой ценой купил он право,
Возможность или благодать
Над всем так мудро и лукаво
Шутить, таинственно молчать
И ногу ножкой называть?..
Ведущий (читает отрывок из "Слова о Пушкине" А. Ахматовой):
"Вся эпоха мало-помалу стала называться пушкинской. Все красавицы, фрейлины, хозяйки салонов, кавалерственные дамы, члены высочайшего двора, министры, аншефы и неаншефы постепенно начали именоваться пушкинскими современниками, а затем просто опочили в картотеках и именных указателях пушкинских изданий. Он победил и время, и пространство.
Говорят: Пушкинская эпоха, Пушкинский Петербург. И это уже к литературе прямого отношения не имеет, это что-то совсем другое. В дворцовых залах, где они танцевали и сплетничали о поэте, висят его портреты и хранятся его книги, а их бедные тени изгнаны оттуда навсегда. Про их великолепные дворцы и особняки говорят: "Здесь бывал Пушкин" или "Здесь не бывал Пушкин". Все остальное никому не интересно. Государь император Николай Павлович в белых лосинах величественно красуется на стене Пушкинского музея; рукописи, дневники и письма начинают цениться, если там появляется магическое слово "Пушкин"… И напрасно люди думают, что десятки рукотворных памятников могут заменить тот один нерукотворный…"
Второй чтец (читает стихотворение П. Вегина "Пушкин на балу"):
Так и торчали наружу крыл
Поверх потертого фрака…
Крылья похожи были на два
Светло-небесных флага.
"Что за нелепый такой маскарад?
Он Гончаровой не пара…".
Царь камер-юнкеру Пушкину рад,
Только никак не Икару.
Фраки. Мундиры. Придворный салон.
Худо, потомок арапа,
Если на вальсе французский барон
Левым крылом оцарапан.
Белые крылья – нелепый наряд.
И, не скрывая усмешки,
Все наступить на крыла норовят
Петродворцовые пешки.
Фрейлины. Свечи. Цокот копыт.
Санкт-Петербург веселится…
А под декабрьской метелью летит
Пушкина вольная птица.
(Звучит фрагмент вокального цикла "Дорога к Пушкину". "Исповедь")
Ведущий (читает отрывок из полемических раздумий Н. Доризо "Жена поэта"):