Ведущий (читает отрывок из романа Ю. Тынянова "Пушкин"):
"Это было похоже на болезнь; он мучился, ловил слова, приходили рифмы. Потом он читал и поражался: слова были не те. Он зачеркивал слово за словом. Рифмы оставались. Он начинал привыкать к тому, что слова не те и что их слишком много; как бы то ни было, это были стихи, может быть, ложные. Он не мог не писать, но потом в отчаянии рвал. Стихи иногда ему снились по ночам, утром он их забывал. … Он ничего никому не читал. Казалось, ему тяжело было сознаться в стихах, как в преступлении.
… У него было теперь любимое место в лицее: там он прятался от Пилецкого, туда внезапно скрывался. Это была галерея, соединявшая лицей с фрейлинским флигелем: арка висела над дорогою. В галерее, наконец, устроили библиотеку, и там выдавались им книги… Особенно он полюбил книги философические и сборники изречений: краткие истины, иногда до странности очевидные, стоили стихов".
Первый чтец (читает стихотворение О. Колычева "В лицейских садах"):
Скажите, ясени шумящие
И царскосельские цветы,
Вы помните глаза горящие
Небесной юной чистоты?
Скажите, вязы великанские
И великанский древний дуб,
Вы помните ли африканские
Крутые очертанья губ?
Вы помните ли встречу с Делией
В венце из роз и звезд златых,
Как Пушкин ей в лицейской келии
Пролепетал свой первый стих!
Второй чтец (читает фрагмент из воспоминаний И. Пущина "Записки о Пушкине"):
"При самом начале – он наш поэт. Как теперь вижу послеобеденный класс Кошанского, когда, окончив лекцию несколько раньше урочного часа, профессор сказал: "Теперь, господа, будем пробовать перья: опишите мне, пожалуйста, розу стихами". Наши стихи вообще не клеились, а Пушкин мигом прочел два четырехстишья, которые всех нас восхитили. Жаль, что не могу припомнить этого первого поэтического его лепета.
…Пушкин потом постоянно и деятельно участвовал во всех лицейских журналах, импровизировал так называемые народные песни, точил на всех эпиграммы и прочее. Естественно, он был во главе литературного движения, сначала в стенах лицея, потом и вне его".
Третий чтец (читает слова В. Жуковского о Пушкине):
"Ты имеешь не дарование, а гений. Ты богач, у тебя есть неотъемлемое средство быть выше незаслуженного несчастья и обратить в добро заслуженное; ты более, нежели кто-нибудь, можешь и обязан иметь нравственное достоинство. Ты рожден быть великим поэтом; будь же этого достоин. В этой фразе вся твоя мораль, все твое возможное счастие и все вознаграждения. Обстоятельства жизни, счастливые или несчастливые, – шелуха. Ты скажешь, что я проповедую со спокойного берега утопающему. Нет! Я стою на пустом берегу, вижу в волнах силача и знаю, что он не утонет, если употребит свою силу, и только показываю ему лучший берег, к которому он непременно доплывет, если захочет сам. Плыви, силач!
…По данному мне полномочию предлагаю тебе первое место на русском Парнасе".
Первый чтец (читает отрывок из стихотворения В. Звягинцева "Пушкину"):
И рокотали‚ рокотали лиры,
Певца кудрявого приветствовал Парнас,
Когда в затишье золотого пира
Струя кастальская блистательно влилась.
(Звучит фрагмент вокального цикла "Дорога к Пушкину". "Прощание с Одессой")
Второй чтец (читает стихотворение М. Цветаевой "Встреча с Пушкиным"):
Я подымаюсь по белой дороге,
Пыльной, звенящей, крутой.
Не устают мои легкие ноги
Выситься над высотой.
Слева – крутая спина Аю-Дага,
Синяя бездна – окрест.
Я вспоминаю курчавого мага
Этих лирических мест.
Вижу его на дороге и в гроте…
Смуглую руку у лба… -
Точно стеклянная, на повороте
Продребезжала арба… -
Запах – из детства – какого-то дыма
Или каких-то племен…
Очарование прежнего Крыма
Пушкинских милых времен.
Пушкин! – Ты знал бы по первому слову,
Кто у тебя на пути!
И просиял бы, и под руку в гору
Не предложил мне идти.
Не опираясь на смуглую руку,
Я говорила б, идя,
Как глубоко презираю науку
И отвергаю вождя,
Как я люблю имена и знамена,
Волосы и голоса,
Старые вина и старые троны, -
Каждого встречного пса!
Полуулыбки в ответ на вопросы,
И молодых королей…
Как я люблю огонек папиросы
В бархатной чаще аллей.
Марионеток и звон тамбурина,
Золото и серебро,
Неповторимое имя: Марина,
Байрона и болеро,
Ладанки, карты, флаконы и свечи
Запах кочевий и шуб,
Лживые, в душу идущие речи
Очаровательных губ.
Эти слова: никогда и навеки,
За колесом – колею…
Смуглые руки и синие реки,
– Ах, – Мариулу твою!
Треск барабана – мундир властелина -
Окна дворцов и карет,
Рощи в сияющей пасти камина,
Красные звезды ракет…
Вечное сердце свое и служенье
Только ему, королю!
Сердце свое и свое отраженье
В зеркале… Как я люблю…
Кончено. – Я бы уж не говорила,
Я посмотрела бы вниз…
Вы бы молчали, так грустно, так мило
Тонкий обняв кипарис.
Мы помолчали бы оба – не так ли? -
Глядя, как где-то у ног,
В милой какой-нибудь маленькой сакле
Первый блеснул огонек.
И – потому что от худшей печали
Шаг – и не больше! – к игре,
Мы рассмеялись бы и побежали
За руку вниз по горе.
Третий чтец (читает отрывок из стихотворения Э. Багрицкого "А. С. Пушкин"):
Горячий месяц тлеет на востоке
Над одиночеством пустынных скал…
Здесь он стоял,
Здесь реял плащ широкий,
Здесь Байрона он нараспев читал.
Здесь в сизом голубином оперенье
И ночь, и море
Стлались перед ним,
Тайком, тайком приходит вдохновенье,
Проникнет в сердце -
И уйдет, как дым…
Тайком, тайком
Приходит вдохновенье,
Проникнет в сердце
И в глазах сверкнет…
Волна и ночь в размеренном движенье
Слагают ямб -
И этот ямб поет…
И с той поры, кто бродит берегами,
Средь низких лодок и пустых песков,
Тот слышит сердцем, взглядом и ушами
Раскат и россыпь пушкинских стихов…
И в каждую скалу
Проникло слово
И плещет слово
Меж плотин и дамб,
Волна бежит и убегает снова,
И в этом беге закипает ямб…
(Прощание с Одессой (окончание))
Первый чтец (читает стихотворение Н. Браун "Пушкин"):
Он спал как будто. Песню ветра,
Гремя заслонкой, вел камин.
Висели звезды рядом где-то,
Между оконных крестовин.
Он сразу понял: осень, вечер,
Деревня, ссылка. Он привстал
На локоть. Вслушался: далече
Запел бубенчик и пропал.
Опять пропал! Опять хоть в спячку!
Ни книг, ни писем, ни друзей…
Вдруг слово первое враскачку
Прошлось по комнате по всей.
И на ходу, качая воздух,
То легкой рысью, то в карьер,
Шатая стены, окна, звезды,
Обозначается размер.
В его походке знаменитой
Раздольем песенной тропы
Восходят кованым копытом
Четыре тяжкие стопы.
Четыре солнца всходят разом,
Четыре бубна в уши бьют,
Четыре девы ясноглазых
В четыре голоса поют.
И песня льется, замирая,
А в ней, чиста и глубока,
То удаль русская без края,
То злая русская тоска,
Паром, скрипящий у причала,
Полынь, репейник на полях
И потерявшая начало,
Вся в рытвинах и колеях,
Дорога. Полосы косые
На верстовых ее столбах
И на шлагбаумах. Россия!
Трактиры, галки на крестах,
И деревянные деревни,
И деревянные мосты.
Россия, Русь в уборе древнем,
Живой навеки красоты!
Душа изведала отрады
Народных песен, скорбных дум,
И глушь лесов, и гор громады,
И ширь долин, и моря шум.
(Звучит фрагмент вокального цикла "Дорога к Пушкину". "В Михайловском")
Первый чтец (продолжает чтение стихотворения Н. Браун "Пушкин"):
Писать! Слова идут, мужают
И в строе песенном плывут,
А звезды стены окружают
И в окна свет неверный льют.
Писать, писать – в стихах и в прозе!
Писать! Не то сойдешь с ума…
Вот-вот зима. Свежо. Морозит.
Зима. Ужель еще зима?
Второй чтец (читает отрывок из стихотворения Е. Серебровской "Пушкин в Михайловском"):
Как тесен мир! И на сердце тоска,
Когда поймешь, мечты свои оставя,
Что самодержца длинная рука
До самого Тригорского достанет,
Рука, которой письма открывать,
Которой залезать в чужие души,
Которая во сне кошмаром душит,
Рука, которой впору убивать,
Рука, которой…
Ради бога, книг,