Первый - нейтральное повествование. Нейтральным мы называем повествование, не содержащее никаких субъективных оценок: безразлично - повествователя или персонажа. В нем только констатируются факты, излагаются события; прямо они никак не оцениваются. Такое повествование не содержит слов, выражающих эмоциональное отношение (ср. в субъективном повествовании: "дурандас", "не умней пробки"), вопросительных и восклицательных предложений, эмоциональных междометий и частиц (вроде: "О, любовь!", "Дудки!", "Но, увы!", "Где вы, росчерки, подчерки, закорючки, хвостики?").
По всем пунктам предложенной сетки оно дает отрицательный ответ.
В качестве примера выдержанного до конца нейтрального повествования приводим целиком собственно повествование (то есть весь текст за вычетом прямой речи) рассказа-сценки "В наш практический век, когда и т. п."
"Человек с сизым носом подошел к колоколу и нехотя позвонил. Публика, дотоле покойная, беспокойно забегала, засуетилась… По платформе затарахтели тележки с багажом. Над вагонами начали с шумом протягивать веревку… Локомотив засвистел и подкатил к вагонам. Его прицепили. Кто-то, где-то, суетясь, разбил бутылку… Послышались прощания, громкие всхлипывания, женские голоса…
Около одного из вагонов второго класса стояли молодой человек и молодая девушка. Оба прощались и плакали <…>.
Из глаз девушки брызнули слезы: одна слезинка упала на губу молодого человека. <…>
Молодой человек вынул из кармана четвертную и подал ее Варе. <…>
Белокурая головка склонилась на грудь Пети. <…>
Ударил второй звонок. Петя сжал в своих объятиях Варю, замигал глазами и заревел, как мальчишка. Варя повисла на его шее и застонала. Вошли в вагон. <…>
Молодой человек в последний раз поцеловал Варю и вышел из вагона. Он стал у окна и вынул из кармана платок, чтобы начать махать. Варя впилась в его лицо своими мокрыми глазами <…>
Ударил третий звонок. Петя замахал платком. Но вдруг лицо его вытянулось… Он ударил себя по лбу и как сумасшедший вбежал в вагон <…>
Поезд тронулся. Молодой человек выскочил из вагона, горько заплакал и замахал платком" ("Осколки" 1883, № 10).
Повествование с такой структурой встречается пока только в рассказе-сценке ("Коллекция", "Крест", "Козел или негодяй", "В почтовом отделении", "Дочь Альбиона", "Весь в дедушку", "Знамение времени", "Справка"). В подавляющем большинстве случаев это сценки с минимальной по объему речью рассказчика.
Второй тип повествования, оформившийся в этом году, рассмотрим на примере рассказа "Вор".
Начало рассказа дано в нейтральном тоне, в нем не усматривается ничьих субъективных оценок.
"Пробило двенадцать. Федор Степаныч накинул на себя шубу и вышел во двор. Его охватило сыростью ночи… Дул сырой, холодный ветер, с темного неба моросил мелкий дождь. Федор Степаныч перешагнул через полуразрушенный забор и тихо пошел вдоль по улице".
Далее изображение все более подчиняется восприятию героя ("В одной из них, маленькой и сгорбленной, он узнал…". "Далеко впереди него мелькали огоньки"). Но повествование продолжает быть нейтральным.
Вскоре положение меняется. Повествование теряет свою бессубъективность.
"На утро глубокий, хороший сон, за сном визиты, выпивка… Вспомнил он, разумеется, и Олю, с ее кошачьей, плаксивой, хорошенькой рожицей. Теперь она спит, должно быть, и не снится он ей. Эти женщины скоро утешаются. Не будь Оли, не был бы он здесь. Оно подкузьмила его, глупца. Ей нужны были деньги, нужны ужасно, до болезни, как и всякой моднице! <…> Он украл, попался и пошел в эту Сибирь, а Оля смалодушествовала, не пошла, разумеется. Теперь ее глупая головка утопает в мягкой кружевной подушке, а ноги далеко от грязного снега!" ("Осколки", 1883. № 16).
Повествование все больше насыщается оценками и эмоциями. Но субъективность эта - другого характера, чем та, которую мы находим в большинстве рассказов и повестей 1880–1883 гг. Изменился сам субъект, которому принадлежат эти эмоции. Это уже не повествователь, но персонаж.
"Вор"- пока единственный в эти годы рассказ, повествование которого содержит только эмоции и оценки героя.
Обычно в повествование, в котором присутствуют слово и мысль героя, непременно вторгаются и эмоции самого повествователя. Значительная часть рассказа "Раз в год" дана в аспекте героини.
"У нее должны быть: барон Трамб с сыном, князь Халахадзе, камергер Бурластов, кузен генерал Битков и многие другие… человек двадцать! <…> А она знает, как держать себя при этих господах! Неприступность, величавость и воспитанность будут сквозить во всех ее движениях… Приедут, между прочим, купцы Хтулкин и Переулков: для этих господ положены в передней лист бумаги и перо. "Каждый сверчок знай свой шесток". Пусть распишутся и уйдут…
Двенадцать часов. Княжна поправляет платье и розу. Она прислушивается: не звонит ли кто? С шумом проезжает экипаж, останавливается. Проходит пять минут. "Не к нам, - думает княжна".
Повествование все больше насыщается экспрессией героини. Но здесь в него решительно вмешивается рассказчик:
"Да, не к вам, княжна! Повторяется история прошлых годов. Безжалостная история!" ("Стрекоза", 1883, № 25).
Если в повествовании 1880–1882 гг. субъективность героя плохо уживалась с субъективностью повествователя и безусловно господствовала одна из них - героя, то теперь начинается период (правда, недолгий) их сосуществования, пока к середине 80-х годов герой не вытеснил активного повествователя.
6
В повествовании 1884 г. с еще большей интенсивностью продолжается процесс, наметившийся в 1882–1883 гг.: оно продолжает освобождаться от прямых вмешательств рассказчика.
Резко сократилось во всех жанрах число выступлений повествователя с рассуждениями и высказываниями эмоционального порядка (первый пункт таблицы) - с 67–19 - 77 % в 1883 г., до 15–16 - 50 % в 1884 г.
Среди рассказов в 3-м лице этот вид речи повествователя встретился лишь в трех случаях ("Орден", "Чтение", "Марья Ивановна"). Меньше стало в них и обращений к публике, отступлений рассказчика. Все меньшую роль в структуре повествования играют и оценки повествователя, выражающиеся в отдельных словах: более чем в половине рассказов от 3-го лица они уже не обнаруживаются. Правда, рассказов, целиком свободных от субъективности повествователя, пока еще меньше половины (48 %). Но ведь ранее нейтральное повествование встречалось изредка вообще только в сценках, а в рассказах в 3-м лице его не было совсем.
В рассказах-сценках развернутые высказывания и афоризмы встретились лишь дважды. Число "атомарных", в виде отдельных эпитетов, вмешательств повествователя тоже уменьшилось. Но процент отступлений рассказчика, даже несколько повысился по сравнению с предшествующим годом (с 23 до 42 %). В повествовании некоторых сценок этого года голос повествователя по-прежнему остается одним из важнейших структурных элементов ("Идеальный экзамен", "Наивный леший"). Напомним, что среди сценок этих - такие шедевры жанра, как "Хирургия", "Хамелеон", "Водевиль".
Присутствие личного тона повествователя в рассказах-сценках этого периода отмечалось в литературе - весьма немногочисленной, - посвященной стилю отдельных произведений раннего Чехова. Иронический тон "автора" (повествователя) в рассказе-сценке 1884 г. "Хамелеон" - отмечал Л. Б. Перльмуттер. "У Чехова мы видим и иронический показ быта, им изображаемого, через использование "церковно-славянизмов" и "канцеляризмов". "Высокая" книжная лексика в соединении с бытовой производит комическое впечатление". Л. Б. Перльмуттер находит в рассказе и "лирическую струю эмоциональной психологизирующей лексики". Правда, все это почему-то не мешает автору считать, что в "Хамелеоне" "личный тон автора-рассказчика полностью устранен". Позже подобные утверждения о полной объективности Чехова, включая и раннего, стали традиционными.
На самом деле объективность в 1883–1884 гг. существует скорее как тенденция, - правда, довольно сильная. Преобладающего места такой тип повествования еще не занимает.
7
В 1885 г. картина резко меняется. Статистически этот год дал наиболее сильное уменьшение всех цифр. Против прошлогодних они сократились вдвое и втрое. Практически только в нескольких рассказах встречаются субъектно-оценочные формы речи - обращения к читателю, эпитеты, выражающие эмоциональное отношение повествователя. Повествование потеряло главные структурные признаки, характерные для первого пятилетия. Переход на новые художественные позиции завершился.
Особенно отчетливо это видно в рассказах в 3-м лице. Но в неменьшей мере это относится и к рассказу-сценке. Повествование в 34-х сценках из 40, написанных в этом году (80 %), совсем не содержит субъективных оценок рассказчика - ни в какой их форме. В 1883–1884 гг. высшие художественные достижения Чехова - сценки с субъективным повествованием ("Смерть чиновника", "Радость", "Хамелеон"). А в 1885 г. все лучшие вещи, такие, как "Унтер Пришибеев", "Кулачье гнездо", "Свистуны", "Злоумышленник", "Лошадиная фамилия", "Дорогая собака", "Живая хронология", построены уже на нейтральном повествовании.