Зомбарт никогда не был марксистом в полном смысле этого слова, поскольку не принимал ни гегелевскую диалектику, ни учение о "базисе и надстройке". Как и Вебер, он считал, что относимые марксистами к "базису" отношения собственности не могли появиться без изменений "духа", понимаемого, конечно, не на манер Гегеля, но как совокупность сознательных и бессознательных установок, идеалов, ценностей и т. п. Уже в первом издании "Современного капитализма" появляется оппозиция "капиталистического духа" и "сеньориального духа", тогда как во всех изданиях после 1916 г. основное внимание будет уделяться именно "духу" ("надстройке" в марксистских терминах). В этом смысле Зомбарт был вполне солидарен с Вебером, но оппонировал ему там, где речь шла о самом процессе возникновения капитализма. По существу, каждая его работа этого периода показывала, что протестантская этика ("мирская аскеза") была лишь одним из многих факторов появления нового типа личности и соответствующих этому типу хозяйственных отношений. Первые мануфактуры создавались не трудолюбивыми кальвинистами, но авантюристами всех мастей, пользовавшимися заказами армии и двора; ростовщики-евреи, пираты, грабившие испанские галеоны, могут ничуть не меньше протестантов считаться "создателями капитализма". Если вообще употреблять понятие "причина" в этом контексте, то видение Зомбарта отличалось от трактовок хоть Маркса, хоть Вебера именно тем, что он отвергал какую-либо монокаузальную зависимость. Демографические изменения, географические открытия, войны, сопровождавшие генезис национальных государств, Ренессанс и Реформация – все они сыграли свою роль в том, что средневековый порядок стал рушиться, а вследствие этого появилось огромное число маргиналов, "новых людей", не связанных ни гильдиями, ни цехами, ни сословными запретами. Капитализм появился на обочине прежнего порядка и сумел победить, поскольку носители "капиталистического духа" были наделены огромной витальностью.
Самое общее определение "духа капитализма" у Зомбарта не случайно формулируется как "творческое разрушение" (быть может, под влиянием Бакунина, писавшего, что "страсть к разрушению также есть творческая страсть"). В дальнейшем И. Шумпетер заимствовал эту мысль Зомбарта, но назвал сущность капиталистического предпринимательства "инновацией". Потомки всех этих "творчески разрушающих" маргиналов победили предшествующие элиты посредством как политических революций, так и более высокой производительности труда, они за считанные десятилетия буквально преобразили Европу – сам Зомбарт в юности был свидетелем эпохи "грюндерства" в Германии (одним из таких "грюндеров" был и его отец). На смену авантюристам и маргиналам пришли рациональные игроки, использовавшие все новые технические открытия и способствовавшие развитию науки. Однако эта эпоха завершается – внуки "грюндеров" становятся либо рантье, либо напоминающими бюрократов управленцами; сам "дух капитализма" исчезает вместе с теми, кто вел непрестанную борьбу и был готов рисковать всем, чтобы сделаться "стальным бароном" или "угольным королем".
Примерно с 1910 г. Зомбарт переходит на позиции немецкого национализма: борьба за рынки сбыта, колонии, строительство мощного флота и т. д. одобряются им в том числе и потому, что немецкий рабочий повышает свой жизненный уровень за счет господства Германии на мировых рынках. Во время войны этот национализм делается интегральным. Вышедшая в 1915 г. книга "Герои и торгаши" мало чем отличается от сочинений целого ряда других европейских мыслителей, занявшихся патриотической пропагандой – достаточно вспомнить, что писали английские и французские интеллектуалы о философии Фихте и Гегеля (как основе пока что не "тоталитаризма", а всего лишь "прусского милитаризма") или наш соотечественник Эрн о "Канте и Круппе". Эта книга Зомбарта в своих нападках на англичан не так уж сильно отличается от "Гения войны" М. Шелера или "Размышлений аполитичного" Т. Манна. Однако в ней впервые формулируются те тезисы Зомбарта, которые в дальнейшем (уже без воинственной риторики) будут определять его подход к общественным наукам. Англичане – не просто "торгаши", даже философские и научные теории, доминирующие на острове, несут на себе следы господствующего духа коммерции. Эмпиризм и позитивизм в политэкономии и социологии Зомбарт станет в 1920-е гг. критиковать как выражение того "духа торгашества", который враждебен "немецкому духу". Оппозиция немецкой "культуры" и западной "цивилизации" – общее место немецкой публицистики начала XX в. – приобретает и эпистемологическое значение. Но если особенности научных концепций выводятся из "духа народа", то истинное для одного народа ложно для другого. Историцизм и ссылки на Volksgeist имеют неприятное следствие: они ведут к самоубийству науки. То, что сегодня на race и gender ссылаются чаще, чем на Volksgeist, ничуть не меняет сути дела.
В 1917 г. Зомбарт становится профессором Берлинского университета, т. е. достигает наивысшего для немецкого ученого той поры поста с титулом "действительного тайного советника". Этому весьма способствовало то обстоятельство, что влияние социал-демократов к концу войны стало столь значительным, что без их участия не принимались важнейшие решения. Они повторяли слова многолетнего вождя партии Бебеля: "Если речь идет о войне против России, то я сам возьму в руки винтовку!" Правда, министерские посты они получат только в результате ноябрьской революции 1918 г., но станут их использовать совсем не для осуществления своей доктрины. Социал-демократы стали главной опорой Веймарской республики, но именно это оттолкнуло от них сделавшегося националистом Зомбарта, видевшего в этой республике плод унизительного Версальского договора. Он окончательно порывает с социал-демократами и пишет ряд антимарксистских работ, переоценивая свои прежние представления о социализме. То, что он не считал социализм неизбежно следующей за капитализмом "общественной формацией", хорошо видно по публикуемой в этом томе работе "Почему в Соединенных Штатах нет социализма?" Хотя под конец книги он делает оговорки о возможном пришествии социализма и в Новый Свет, по своему содержанию эта ранняя работа Зомбарта далека от тогдашнего марксизма (достаточно сравнить ее с тем, что писал Ленин о США, находясь в Цюрихе). Для Зомбарта в истории не существует никакой универсальной закономерности, ведущей человечество в "счастливое завтра". Кризис европейского капитализма он связывает с бюрократизацией, растущей вместе с концентрацией капитала и спадом инноваций, исчезновением того человеческого типа, который был создателем и носителем "капиталистического духа". Социализм придет не как "освобождение труда", но в облике все и вся контролирующего государства – видение будущего у Зомбарта было пессимистическим. В рабочем классе он уже не видит зачаток творческой элиты будущего. В отличие от некоторых других представителей "консервативной революции", "немецкий социализм" в изображении Зомбарта выглядит как печальная неизбежность – здесь он близок Веберу, писавшему о грядущей бюрократизации. Крушение мирового рынка в результате кризиса 1929 г., казалось, подтверждает такое видение будущего. Именно об этом кризисе рыночной экономики говорится в работе "Немецкий социализм", вышедшей в 1934 г. – книге, которую, уже потому, что она вышла в гитлеровской Германии, причисляют к нацистской идеологической продукции.
Смена наших политических декораций и переиздание некоторых трудов Зомбарта не привели к тому, что в учебниках и в статьях о нем перестали писать всякий вздор – пусть уже совсем иной идеологической окраски. Из единственной опубликованной у нас толковой статьи по социологии Зомбарта мы узнаем, что он то ли сотрудничал с ведомством Гиммлера, то ли очень хотел, да более шустрые не пустили. Когда в неплохом учебнике по истории экономической мысли читаешь о том, что Зомбарт сделался пропагандистом "вовсе одиозных форм мифологии "крови и почвы", русофобии, антисемитизма", что он "стремился стать одним из идеологов нацизма", то возникает вопрос: читал ли вообще автор соответствующего раздела труды Зомбарта или же переписывал из тех американских учебников 50-60-х гг., в которых последнего именно так изображали – только, в отличие от российских авторов, не по неграмотности.