Ага, не сами отвалились, нет – и тут взрослый подсобил. Стих дополняется не менее колоритной иллюстрацией: безумный тип со зверской гримасой стремительным движением оттяпывает пальчики застывшему в ужасе малышу. Жуть да и только! Андерсен отдыхает…
Между прочим, всё это "безобразие", как заверяет обложка, "дозволено цензурою 9 марта 1901 года". И за следующие пятнадцать лет книга выдержала более десяти переизданий. А у нас сейчас хотят запретить мультик "Ну, погоди" – там, мол, насилие над животными и волк курит папиросы…
Этот шедевр назидательной лирики – переложение не менее популярного в середине XIX века сочинения врача-психиатра Генриха Гофмана-Доннера, написанного специально для четырёхлетнего сына Карла. Немцы даже марки выпускали с изображениями гофмановских персонажей. Кстати, подстрочник будет даже посильнее русского варианта. Сравним:
И вдруг так больно! Огонь касается платья,
Горит фартучек; и светит ярко.
Горит рука, горят волосы,
Горит весь ребёнок.Сгорело всё целиком,
Бедный ребёнок с кожей и волосами;
Лишь кучка пепла лежит одиноко
И пара туфелек, таких красивых.
Книжка вышла под заголовком "Забавные рассказы и смешные картинки для детей от 3 до 6 лет", но при переиздании этот симпатичный заголовочек заменили на более нейтральный "Struwwelpeter", который затем перекочевал в русский перевод. А мы сейчас спорим, нужна ли возрастная маркировка товаров…
В России "Стёпка-Растрёпка" приобрёл кучу братцев и сестричек – получился целый детсад: "Ваня-сладкоежка", "Ванюша-простак", "Девочка-шалунья" (издательство И. Сытина); "Андрей-ротозей и пять затей его друзей" (изд. М. Вольфа), "Петашка-замарашка" (изд. Ф. Битепажа), "Клим-разиня" (изд. А. Борисовича), "Иван-ротозей" (изд. А. Суворина), "Про Гошу – долгие руки" (изд. "Польза"). А книга Александра Панова-Верунина "Царство шалостей" даже имело подзаголовок: "Стёпки-Растрёпки родные братья: весёлые рассказы для детей".
Не меньшую популярность в Германии, а потом и в России снискали стихотворные повести Вильгельма Буша, являвшие странную смесь дидактизма и цинизма, выраженной назидательности и плохо скрываемого злорадства. Та к, братцы-проказники Франц и Фриц попадаются на воровстве – и крестьянин перемалывает их юные косточки на мельнице. Малыш по имени Петер катается на льду реки, проваливается и замерзает; находчивые родители ставят его оттаивать в печке, но тщетно: "Превратился мальчик в кашу – мы кончаем сказку нашу"…
Кровожадными нравоучениями для малых деток прославился и британский автор Хилэр Беллок: его "Назидательные истории для детей" (1907) – достойные конкуренты гофмановских страшилок. Не менее показательны и названия: "О Ребекке, которая для забавы хлопала дверьми и трагически погибла"; "О Матильде, которая говорила неправду и была сожжена"…
"Девчонка снова нас дурачит!" –
Твердил собравшийся народ.
И к возвращенью тёти – от
Матильды и всего жилища
Осталось только пепелище.
Любопытный штрих: когда Беллока однажды спросили, почему он так много пишет, поэт ответил: "Потому что мои дети вечно канючили икру и жемчуга". В этом ироническом ответе – тоже амбивалентность детско-взрослых взаимоотношений: кто главнее? кто кем управляет? чья возьмёт?..
Традицию "перевоспитания" средствами чёрного юмора перенимает Даниил Хармс, которому принадлежит эпатажное изречение: "Дети – гадость!" Ему же принадлежат и такие сентенции: "О детях я точно знаю, что их не надо пеленать. Их надо уничтожать. Для этого я бы устроил в городе центральную яму и бросал бы туда детей". Или более лаконично: "Травить детей – это жестоко. Но что-нибудь ведь надо же с ними делать!"
Так говорил Хармс. Куда уж там Карлсону! А ведь Хармса, между прочим, те же дети (только постарше) в школе проходят… Подобными же словесными упражнениями развлекались "обэриуты" Александр Введенский, Игорь Бахтерев. Да что "обэриуты", даже признанный классик Осип Мандельштам – и тот, как уверяют нас филологи, не брезговал "страшилками" про детей! Скажем, ходившие в списках и обнародованные лишь в 1990-е годы стихи содержат, в частности, такие строки:
Ходит Вермель, тяжело дыша,
Ищет нежного зародыша.
Хорошо на книгу лóжится
Человеческая кожица…
В конце 1980-х годов эстафету Хармса и "обэриутов" подхватило литературное объединение "Чёрная курица". Как и подобает всякому творческому союзу, оно заявило о себе манифестом, в котором, в частности, говорилось о "мрачноватых закоулках непредсказуемой повседневности" и о недоверии к расхожему мнению о "ранимой детской души". Так к юному читателю пришли "неформатные" произведения Льва Яковлева, Юрия Нечипоренко, Бориса Минаева, Александра Дорофеева, Сергея Седова, Марины Москвиной, Тима Собакина, Андрея Усачёва и др.
Подспудный (или, как сказали бы философы, архетипический) страх угрозы, исходящей от взрослых, воплощается и в фольклоре. Как вам, к примеру, такая колыбельная, записанная два века назад в Елецком уезде Орловской губернии?
Баю, баю, моё дитятко,
Баю, моё первоученко,
А мне, младой, недокученко!
Умри, умри, моё дитятко,
Умри, умри, моё милое,
Опростай мою годову,
Ты пусти гулять молоду!
В современном городском фольклоре имеется две основные разновидности анекдота о непослушных детях – жанр "Замечание ребёнку" и истории "про Вовочку". Первый представлен, например, такими образчиками: Дети, не раскачивайтесь на папе, он не для этого повесился. Или: Сынок, не грызи ногти у папы и вообще отойди от трупа. Вот, мол, глядите, люди добрые, до чего доводят гадкие детишки бедных родителей.
Примерно с конца 1960-х годов формируется образ "домашнего" озорника Вовочки, который становится героем когда весёлых, а когда и жутковатых пародий на традиционные запреты родителей и советы воспитателей. Правда, Вовочка не совсем уже малыш, а чаще всего школьник. Да и если всмотреться повнимательнее в этого персонажа, можно заметить, что это не типичный "маленький вредина", а вообще антикультурный герой – намеренно попирающий законы нравственности, правила гигиены, нормы поведения. И собственно детского в нём не больше, чем в кукле Барби, разве что уменьшительно-ласкательный суффикс имени.
Наконец, очень показателен такой жанр детского фольклора, как уже упомянутые в предыдущей главе "садистские стишки", только с обратным сюжетом – когда жертвой становится не взрослый, а сам непослушный ребёнок.
Маленький мальчик на вишню залез,
Дедушка Петя достал свой обрез.
Выстрел раздался, мальчик упал.
"Сорок девятый", – старик прошептал.
* * *
Вазу случайно малышка разбила,
Мама её не ругала, не била.
Лишь подняла баловницу за ножки
И помахала ей вслед из окошка.
Если хорошенько вдуматься, "откуда ноги растут", можно заподозрить в подобных виршах несомненное авторство взрослых. Так что не всё Карлсонам над дурными нянями измываться. Взрослые "низводят, дразнят и разыгрывают" крошек ничуть не менее жестоко и изобретательно, пусть в фольклорных образах и литературных сюжетах. Карлсон был куда как милосерднее…
Большим в "войнушке" с маленькими главное – не заиграться. И помнить о том, что Бука не только ужасен, но и неразборчив – вполне может слопать нас самих, как в знаменитом рассказе Стивена Кинга. Ведь "все мы родом из детства"…
Итак, приведённые художественные примеры транслируют глубинные и притом взаимные страхи, перекрёстные угрозы, исходящие от детей и от взрослых. Это культурный артефакт и психологический феномен. Но, понятно, не норма и не эталон взаимоотношений. А ведь мы не назвали "четвёртый элемент" системы представлений о детях: ребёнок как ИДЕАЛЬНЫЙ человек.