Есть в русском языке удивительное слово – целомудрие. Под этим словом понимают буквально девственность, непорочность, невинность. Иногда его считают почти синонимом неведения, неопытности, наивности. Однако словарь Даля дает определение, поразившее меня неожиданным глубоким смыслом: целомудрие есть здравомыслие, то есть здоровый, не испорченный разными изъянами душевный настрой, разум, не умеющий изворачиваться, ловчить, интриговать, поступать против чести и совести. Это неподкупность и непродажность.
Целомудрие в любви имеет, по-моему, тот же великий нравственный смысл. Помните пушкинскую Татьяну: "Судьбу мою отныне я тебе вручаю…" Значит, доверяю тебе всю свою жизнь и даже ее продолжение – в детях. Надеяться на такую любовь, искать ее, готовить себя к ней, не обмануться и не обмануть – вот в чем, по-моему, суть человеческого – целомудренного – ожидания любви.
В такой любви – как без детей? И как без нее детям? Но это понимаешь позже, гораздо позже. А в начале, когда ее только ждешь…
Да что общие рассуждения. Коли уж начала, продолжу рассказ о себе.
Итак, я тоже ждала большой любви. Но вот дети как-то не вписывались в мои представления о будущей жизни. Запомнились мне лишь два эпизода, связанные с этой неинтересной для меня темой.
В восьмом классе (мне шестнадцать) мы одолеваем "Путешествие из Петербурга в Москву". Глава "Едрово" вызывает у меня недоумение: почему это Радищев так восторгается Анютой? Подумаешь, о ребенке она мечтает, геройство какое! И зачем было целую главу в такой книге ей посвящать? Тридцать лет спустя, когда мне пришлось перечитать полузабытые удивительные эти страницы, я восхитилась не только большой человечностью и добротой их автора, но и глубоким проникновением в суть социальных процессов, только зарождающихся на его глазах, но грозящих в будущем большими утратами для человечества. Но ведь это тридцать лет спустя! А тогда…
Даже в институте в этом отношении я так и "не проснулась". Студенческая жизнь захватила меня. Была в ней и дружба, и молодая романтическая любовь, а у друзей – и веселые свадьбы вскладчину, и… дети. Помню, меня ошеломило: "Как, у Розы ребенок?" – но больше ни любопытства, ни радости от этой новости. Скорее удивление: и охота ей? Суета эта с пеленками, кормлениями… Жизнь идет мимо, столько интересного в ней: научные кружки, самодеятельность, стенгазеты, первые "пробы пера" – все это, разумеется, я суетой не считала…
А потом наступил 1954 – целинный! – год. Я на Алтае, учительница в средней школе. Мне 24, я среди детей самых разных возрастов, но о своих не думается, не до того, спать приходится по три-четыре часа в сутки: тетради, подготовка к урокам, школьные дела – важнее этого для меня тогда ничего не было в жизни.
А ведь ждал меня в Москве человек; за письмами его я с замиранием сердца каждый день заходила на почту, и, когда наконец получала толстый пакет, не вскрывала его до дома и первый раз читать листочки, исписанные знакомым нескладным почерком, могла лишь тогда, когда в комнате никого не было. Нет, я не была ни каменной, ни деревянной – живой.
Однажды я сидела за последней партой на уроке у кого-то из моих коллег. Ребята усердно пыхтели над диктантом, а мне было скучно. Ребячьи затылки – что тут интересного? Но пригляделась: какие они, однако, разные, даже стриженые мальчишечьи затылки – хоть характеристики пиши! Вот этот, с хохолком на макушке, конечно, задира и упрямец, а тот, взъерошенный, как воробей, наверное, опаздывает и теряет вещи как попало…
Мне стало смешно и любопытно. Я фантазировала напропалую и развеселилась так, что учительница, диктуя фразу, запнулась и с недоумением взглянула на меня. Я опомнилась, но – странно! – почувствовала, что все ребята стали мне как-то небезразличны. И тут внезапная мысль обожгла меня: "А какой был бы мой?" И стыд, и щемящая нежность, и какое-то еще неведомое чувство охватило меня. Чувствую: лицо горит. Украдкой смотрю на учительницу: не заметила ли? Нет, она проходит по рядам, заглядывая в тетради. И я, придя в себя, обвожу взглядом головы, склонившиеся над тетрадками: "Вот эта… нет, тот – какая у него тонкая трогательная шейка… (мальчик повернулся). Нет, нет, – испугалась я, – не он". В этот день на меня нашло странное настроение: я все провожала глазами малышей (почему-то самых маленьких и щуплых) и "выбирала" кого-нибудь в сыновья и дочки. Два дня спустя в школьной круговерти грусть моя улетучилась, но след остался, тонкий такой, потаенный, но нестираемый след – след ожидания, предчувствия, предтечи…
Когда я вернулась в Москву, тихой семейной пристанью должно было окончиться мое бурное и долгое плавание по волнам непонятной и чем-то настораживающей меня любви. Ну что такое: без него не нахожу себе места, а с ним скованна, неловка, сама не своя. Без его писем тоскую, но каждое письмо, ожидаемое с таким трепетом, чем-то разочаровывает, раздражает. Мне казалось, что с любимым, близким, своим человеком я должна, наоборот, становиться больше сама собой, но собой – лучшей. Не получалось и не получилось: этот барьер душевной отчужденности я преодолеть не смогла. Наревелась, но не сдалась. Сначала было тяжело, потом поняла: все правильно – лучше "не сойтись характерами" до, чем после.
Я только в 28 дождалась своего единственного, которому поверила сразу и навсегда: таких чистых глаз, сквозь которые "душа видна до донышка", и такого сердца, открытого людям и всему хорошему в них, я еще не встречала. И… решено: судьбу свою я смогла вручить только ему. Но когда мы начинали свою общую жизнь, мы не знали, разумеется, чем для нас станут дети, какое счастье растить их нам предстоит испытать и как трудно будет это счастье строить.
Теперь самое время подвести некоторые итоги. С чем же я пришла к порогу своей будущей семейной жизни? Как я была подготовлена ко всем своим женским жизненным ролям? В кратком виде мои представления о них сводились к следующему:
– главное – работа, остальное подчинено ей;
– отношение к любви и браку возвышенное, требовательное и наивное одновременно (подчиняться мужу? Ни за что!);
– хозяйство – к сожалению, без него не обойдешься, а хорошо бы времени на него не тратить;
– дети? Вообще-то да. Но как бы они не помешали более важному. К счастью, есть выход – ясли, детский сад…
Если бы я оценивала свою подготовку к семейной жизни по пятибалльной системе, то лет пятнадцать назад я, наверное, поставила бы себе не выше тройки, а теперь за то же самое поставлю, пожалуй, четверку с плюсом. Спрашивается: почему? Почему я со временем произвела такую существенную переоценку своего "досемейного багажа"?
Дальше я расскажу подробнее о тех изменениях, которые произвело во мне материнство, ставшее настоящим "пробным камнем" для всех моих достоинств и недостатков.
А сейчас скажу коротко.
Мое стремление быть независимой научило меня ответственности, а без нее мать – не мать. Мое отношение к труду определило мою готовность браться за любую работу и доводить ее до конца, а без работоспособности и терпения матери обойтись никак нельзя, в том числе и в домашнем хозяйстве.
И именно мое убеждение, что семья нерасторжима, а любовь непреходяща, послужило стимулом моего великого старания находить выходы из семейных конфликтов без жалоб на разные обстоятельства и без расчета на чью бы то ни было помощь.
А дети… Что ж, я действительно не знала, что такое мой ребенок. Зато, когда он родился, ничто не встало между нами – ни знания, ни предрассудки. Мы учились понимать друг друга без посредников – с этого и началась моя материнская школа.
Лишь теперь я могу оценить вполне: это было хорошее начало. И спасибо тем, кто дал мне к началу семейной жизни такое приданое. Все остальное мы наживали и преодолевали вместе всей семьей.
А преодолевать пришлось многое.
Наша семейная жизнь, кроме обычных неумений, нехваток и неустройств, довольно скоро осложнилась еще и "нетрадиционным методом воспитания", который привлек в наш дом разных людей и вызвал много недоумения и даже возмущения:
– Зачем босиком по снегу?
– Буквы в два года?
– Вы разрешаете играть с огнем?
– Новорожденный – стоит? Висит? Ходит?
– Спортивные снаряды в комнате – не опасно?
И так далее, и тому подобное. И хотя все семеро детей уже выросли, обзавелись своими семьями и опыт, описанный в наших книгах, помогает другим, споры вокруг нашей семьи, да и между нами, все еще идут, а "аквариумное" существование продолжает испытывать на прочность наш Дом до сих пор.
Сначала меня очень расстраивало то, что споры "со всем белым светом" не позволяют мне с легким сердцем свалить какую-то свою беду на природу, родню, улицу, школу, – за всё мы были в ответе, потому что во многом не подчинялись общепринятому.
Только годы спустя я поняла, что эта обостренная ответственность для моего материнского становления была благом: она заставляла жить своим умом, набираться своего опыта, который помогал мне усваивать опыт других не слепо, а осмысленно, без подчинения авторитетам. Это и позволило идти непроторенным путем и прийти к удивительным открытиям в воспитании не только своих детей.