Как и многие мои сверстницы, девочки предвоенной поры, я мало чем отличалась от мальчишек, и повадками, и мечтами. И хоть слыла основательной плаксой – ревела из-за пустяковых обид, – синяки и царапины у меня слез не вышибали, и своим голоногим приятелям я старалась не уступать ни в чем. Ни в дочки-матери, ни в куклы играть не любила, да и не было у меня кукол, кроме одной, кем-то подаренной и тут же заброшенной. Училась я охотно и легко, и тут ежесекундно утверждая свое равноправие с мальчишками и втайне завидуя им: мне не хотелось быть слабым полом, приспособленным лишь к домашнему хозяйству. Да по правде говоря, меня к нему не очень-то и приохочивали. А сама я, разумеется, находила куда более интересные занятия: в доме было много книг, конструкторы, мозаика, игрушки, во дворе – всегда шумно от ребячьих игр, а мне – всего-то навсего десять лет.
– Ну и какая же здесь заявка на будущее? – спросите вы. – Что в этой полудевчонке-полумальчишке от будущей многодетной матери?
– О, в ней моя суть, да-да, никак не меньше! В это трудно поверить, но это так.
Именно тогда в дружбе-соперничестве с мальчишками я приобрела стойкий – на всю жизнь – иммунитет против многих женских недостатков: жеманства, завистливости, пристрастия к вещам, тряпкам, внешней косметике, искусственности вообще. Искренность в отношениях, открытость и незлопамятность – этому я научилась у мальчишек. Как мне потом пригодилось все это в общении с детьми!
Однако и многих подлинно женских достоинств я сильно недополучила: мягкости, ласковости, податливости и доброты мне явно не хватало. Как трудно было приобретать все это позже, буквально вынашивать под сердцем вместе с собственными детьми! Живи я без детей – не прибавилось бы всего этого во мне, а наверняка еще и поубавилось бы.
Так в нас, девочках, подобных мне, уже тогда зрела будущая "мужественная женственность", которая, осуществляя свое равноправие и не желая быть слабой, ломала самое себя, училась брать на себя все тяготы жизни и не просить помощи, быть независимой, гордой, самостоятельной, надеяться только на свои силы и ни в чем мужчинам не уступать. Разве мы могли тогда догадываться о том, что, расставаясь со своей слабостью, мы теряли свою силу? И разве могли мы представить, сколько еще из-за этого предстоит потерять и нам, и детям?
Впрочем, о детях как-то и не думалось. Мы вступали в юность с мечтой: "Пускай прославятся среди героев наши имена…". Главным для многих из нас было Дело, которому мы готовились отдать все свои молодые силы.
Теперь много страшной правды узнали мы о тех годах. Камнем легло это на душу – ужасом бессмысленных жертв, горечью растоптанного доверия, стыдом за свое благополучное "святое" неведение и позором пусть косвенного, но участия в том, что делалось у нас в стране. Как снять этот камень с без вины виноватых? Не знаю. Но то, о чем пишу, тоже правда: многие и многие люди, не ведая, что творится за их спинами, жили тогда трудной и честной жизнью. Я пишу о таких.
Несколько страничек про любовь
Вписывалась в наши девичьи мечты и будущая любовь – "на всю жизнь", и семья – не тихая гавань с "грошовым уютом", а содружество в деле. Эти возвышенные романтические мечты уберегали нас от легкомыслия и приземленности в отношениях с мальчишками: "Умри, но не давай поцелуя без любви" – это было сказано про нас.
Сама я была бескомпромиссна во всех этих вопросах и своих надеждах: я ждала любви огромной, а не крошечной – все или ничего! Мое "мальчишеское" детство подарило мне мальчишескую же грубоватость, бесхитростность и мучительную застенчивость в проявлении чувства. Кокетничать я не умела: это казалось мне нечестным; стараться понравиться не хотела: это было для меня унизительным. На школьных вечерах я была либо среди дежурных, либо среди зрителей.
И никто, ни один человек в мире не догадывался, что мне… нравился один мальчишка из нашего класса. Самое большее, на что я осмеливалась, – это украдкой посмотреть ему вслед. А когда он отвечал у доски, я не могла на него взглянуть: боялась, что покраснею.
Святое чувство – дай Бог испытать каждому это первое прикосновение к душе другого человека, проникновение в его мир, вчувствование в его чувства через восторг маленьких открытий, свершающихся каждый день: "Как смешно он оттопыривает губы, когда думает…" И я долго пытаюсь повторить губами это движение. "Ой, пуговица на рукаве едва держится…" – и целый урок сладко мучаюсь: "Сказать или не сказать?" Когда нас сталкивают друг с другом какие-нибудь школьные дела, мы оба теряемся до немоты, а потом исподволь ищем возможности как будто невзначай очутиться рядом.
Иногда я замечаю, что со мной ты быть не смеешь,
И глаза твои темнеют, на меня косясь чуть-чуть.
Ты не робкий, я ведь знаю, почему же ты робеешь
Посмотреть в глаза мне просто, руку честно протянуть…
Я бы умерла, наверное, если бы эти мои стихи попались ему на глаза…
Первая любовь моя так и осталась моей тайной. Я даже сейчас не могла бы признаться в ней тому, кто был ее причиной. Но какой же глубокий след оставила она у меня на всю жизнь, какой была великой школой чувств: в этих милых, трогательных пустяках шла громадной важности работа – постижение духовного мира другого человека и… узнавание себя.
Какое отношение имеет все это к моей будущей семье, к моим детям? Самое прямое, иначе моя откровенность была бы просто неуместна.
Я решилась на рассказ о своей первой, полудетской любви потому, что этот духовный этап в развитии отношений между двумя людьми представляется мне необыкновенно важным. Его нельзя миновать, если хочешь любви глубокой, а семьи – прочной. Это, разумеется, не открытие, поскольку известно людям давно. Время "ухаживания", обряды обручения и помолвки отражают стремление найти пару прежде всего по душе. И высокой поэзией ("Душа ждала… кого-нибудь"), и немудреной песенкой ("Полюби меня, моряк, душою…") людям молодым как бы внушалось: не торопись, приглядись, прислушайся и к себе, и к другому, прежде чем переступить черту.
А вот для чего это нужно, мне стало ясно сравнительно недавно.
Этап духовного сближения, душевного приноравливания молодых людей друг к другу – это и есть главная подготовка их не только к дружной семейной жизни, но и к будущим родительским обязанностям в самой человеческой, самой ответственной их сути. Известно: чтобы дитя родить – "кому ума недоставало". Никакой особой физической и психической совместимости для этого не требуется; природа нас всех в этом отношении унифицировала, как миллиарды миллиардов других живых существ. Ей что? Лишь бы побольше было.
А нам – человечеству – этого мало. Нам нужны люди неповторимые, одухотворенные, не похожие друг на друга, прекрасные человеческие личности, счастье которых, как известно, совсем не в хлебе едином… Но они сами по себе не рождаются. И успех в этом великом деле зависит уже не от природы, а от тех, кто ведет каждого нового человека в жизнь, от гармонии их отношений, совместимости многих их сторон – от любви, связывающей их друг с другом. Но любовь бывает, как известно, разная – каждому своя.
Во многом это зависит, по-моему, от разного ожидания любви, как бы ее предтечи, определяющей не только продолжительность и глубину чувств, но и сам выбор любимого или любимой. Буквально что ждешь, то и получишь – только не ошибись!
Диапазон этих ожиданий огромен. У меня своя шкала их оценки. На низших ее ступенях стоит примитивная тяга к запретному плоду, возбуждаемая ранней половой и поздней социальной зрелостью. Она часто заводит в тупик бездуховности и отрезает пути к высшим пластам человеческой любви, застревая на уровне так называемой "сексуальной озабоченности". Чтобы ее снять, достаточно партнера, тем же "озабоченного". Дети в эту "любовь" не вписываются никак. Тут они только помеха.
Где-то ближе к середине моей воображаемой шкалы стоит ожидание "законного" семейного счастья: с шумной свадьбой, уютной квартирой, материальной обеспеченностью, по возможности терпимыми отношениями и – что поделаешь? – с детьми!.. Нет, лучше с одним ребенком. В этом варианте возможна женитьба сразу с перспективой на развод ("Поживем – увидим"), который сейчас все чаще обходится без трагедий и даже без слез. Ребенок? А что ребенок, при чем здесь ребенок? А если разлюбил(а)? И вообще: "Любовь свободна! Век кочуя, законов всех она сильней". Кочуя, понятно? Кармен можно, а мне нельзя?.. Отчего же, можно. Только вот дети… Ну, мы их в "теплые ладони страны" – выживут, не пропадут. А папы и мамы получают свою любовь, как и заслужили, мелкой разменной монетой и всю жизнь пребывают в уверенности, что любовь бывает только "в книгах" и "в кино".
Ну а что на вершине? Любовь Ромео и Джульетты? Божественное соединение двух жизней в одну судьбу и немыслимость существования одной без другой? Наверно, да. Ожидание такой любви прекрасно – недаром человечество благодарно хранит память о ней и создает о ней легенды.
И все же, все же… не боги мы, а люди. Что богу даром дается, человеку трудом достается. Тем-то он и прекраснее всех богов и божьих избранников. Стою на том, что самая великая любовь – та, что создана, выстрадана, выпестована, пронесена через все испытания жизни и сохранена незапятнанной, та, что прошла по всем трудным дорогам рядом с тобой: и целовала морщины на твоем лице, и ласкала мозоли на твоих руках, и лечила раны твои, и воевала с тобой и с собой ради тебя, и прощала и защищала тебя, и даже без тебя продолжала дело твое, чтобы остался ты жить в памяти людей.