Достоевский не прошел мимо порочной потребности людей, на заработанные деньги покупающих неизлечимое иногда безумие. Для многих его героев (например, капитана Лебядкина) пьянство – существенная сторона их образа жизни. Задумав роман "Пьяненькие", Достоевский вместо него создал "Преступление и наказание", великий роман о больной совести, где муки совести пьяницы Мармеладова оттеняют трагедию души Раскольникова. Достоевского, как и нас, возмущало общество, где "чуть не половину теперешнего бюджета нашего оплачивает водка... т. е. по-теперешнему, народное пьянство и народный разврат, – стало быть, вся народная будущность... Мы подсекаем дерево в самом корне, чтобы достать поскорее плод" (21; 94). Он страдал, видя, что сегодняшнее величие окупается разрушением будущего человека. Нездорово то общество, "где, случись так, что люди, все, одновременно бросили бы
пить, государству пришлось бы заставить их пить силой. Иначе – финансовый крах". Больно то общество, где "государство живет одним днем, не думая о будущем народа". Он не мог без страдания видеть отравленными корни народной силы и говорил об этом как публицист во весь голос.
От замысла романа "Пьяненькие" остались тезис "Оттого мы пьем, что дела нет", антитезис "Врешь ты, – оттого, что нравственности нет", и объединяющая их мысль, над которой нам стоит задуматься: "Да и нравственности нет оттого – дела долго (150 лет) не было" (7; 5).
Если у французского писателя Э. Золя в романе "Западня" кровельщик Купо и его жена, прачка Жервеза, пьют оттого, что потеряли возможность работать, то пьянство героев Достоевского всегда связано с нравственными проблемами. Немногие из его героев способны реализовать свои потенциальные возможности, найти свое место в жизни, поскольку зачастую действительность не соответствует высоте их замыслов. И тогда начинается пьянство. Или мечта, или пьянство – дилемма, решавшаяся мечтателем Достоевского в пользу мечты, – Лебядкиным решается иначе. Как пьянство, так и его стихи типичны для его "подполья". Потерянная совесть при этом прячется за ширму опьянения. Недаром он как о необходимом источнике вдохновения говорит "о старой боевой бутылке, воспетой Денисом Давыдовым" (10; 142). Тут же "зловещий волк, ежеминутно подливающий и ожидающий конца" (собутыльник Липутин, использующий пьяного стихотворца в скандальных происшествиях).
Как приживала и соучастник безнравственных поступков своего господина, Ставрогина, Лебядкин научился прятаться за маской пьяного шутовства. Благо пьяному нечего стыдиться: можно даже шантажировать своего господина, превратив его в "дойную корову". Будучи пьяным, он еще сохраняет псевдообаяние, а протрезвляясь, становится злобным, безжалостным, "в том тяжелом, грузном, дымном состоянии человека, вдруг проснувшегося после многочисленных дней запоя" (10; 37).
Во многом похоже на состояние Лебядкина пьянство Лебедева (роман "Идиот"), присасывающегося к власть и деньги имущим. Он и с Лихачевым Алексашкой ездил после смерти его родителей. И в первый же день знакомства с Рогожиным Лебедев в его пьяной свите, "не отстававший от него как тень и уже сильно пьяный..." (8; 96). Вечером в этой же пьяной компании, у Настасьи Филипповны, "один только Лебедев был из числа наиболее ободренных и убежденных и выступал почти рядом с Рогожиным, постигал, что в самом деле значит миллион четыреста тысяч чистыми деньгами и сто тысяч теперь, сейчас же, в руках..." (8; 135).
Но достаточно деньгам оказаться в горящем камине, он, не переставая кривляться и ползать на коленях пред Настасьей Филипповной, вопит: "Матушка! Королева! Всемогущая!.. Милостивая! Повели мне в камин..." (8; 145). И в тот же вечер пьяным голосом он прохрипел "ура!", услышав о полученном князем Мышкиным наследстве. Став своего рода опекуном-наперсником князя, он так кривлялся при гостях Мышкина, что по-детски реагирующая генеральша Епанчина усомнилась: "Он сумасшедший?.. Пьяный, может быть?" И прибавила, обращаясь к князю: "некрасивая же твоя компания..." (8; 202). В действительности же Лебедев, ползая перед Мышкиным и уверяя его в своей преданности, одновременно участвовал в написании пасквиля, направленного на оспаривание права князя на наследствование. Слова и дела, ложь и правда – все у Лебедева вместе и "совершенно искренне" в опьянении. Вся ложь его в "адской мысли" – как бы и тут "уловить человека, как бы через слезы раскаяния выиграть!" (8; 269).
В отличие от Лебядкина Лебедев играет под маской опьянения более тонко, по-иезуитски, никогда не упуская своей выгоды. "Иуда и Фальстаф" – характеристика, данная купцу Архипову (один из героев романа "Униженные и оскорбленные"), еще больше подходит Лебедеву.
За маской опьянения могут скрываться не только шутовство, но и оскорбленные принципы, униженное человеческое достоинство, попранная честь. В пьянствующем и кривляющемся Трусоцком из рассказа "Вечный муж" обнажается трагизм традиционно комической роли "мужа-рогоносца". "Скажите мне прямо... вы не пьяны сегодня?" – спрашивает пораженный шутовской развязностью овдовевшего рогоносца бывший любовник его жены Вельчанинов. И пойманный с открытой бутылкой шампанского Трусоцкий признается: "Дурные привычки и вдруг-с. Право, с того срока (с обнаружения измены жены. – Авт.): не лгу-с! Удержать себя не могу" (9; 30).
Во всех тяжелых для них свиданиях пьяный Трусоцкий юродствует. "Э, пьяный шут, и больше ничего!" – думает Вельчанинов, когда спившийся рогоносец "вдруг, совсем неожиданно, сделал двумя пальцами рога над своим лысым лбом и тихо, продолжительно захихикал... и хихикая, целые полминуты, с каким-то упоением самой ехидной наглости смотря в глаза Вельчанинову" (9; 43). Пьяный Трусоцкий издевается над собой: "И бьюсь об заклад, вы теперь думаете: "Свинья же ты, что сам на рога свои указал, хе-хе!"" (9; 47).
Такое поведение психологически невозможно для трезвого. И только пьяный может предложить любовнику своей покойной жены поцеловать себя: Вельчанинов все-таки "поцеловал его в губы, от которых очень пахло вином" (9; 49). Не мог не спиться человек, на которого навесили ярлык "вечный муж" и который осознал позор своего положения.
Алкогольное опьянение позволяет "вечному мужу" перенести и новое унижение: "отставку" от выбранной им невесты он принимает балагуря. Однако без алкогольного допинга, вновь став "подкаблучником", обманутым новой женой, Трусоцкий сбрасывает маску шута. После того как он оттолкнул протянутую руку Вельчанинова, его подбородок "вдруг запрыгал... и слезы хлынули из глаз" (9; 112).
В пьяном шутовстве юродствующего Федора Карамазова есть что-то извращенно перевернутое от страданий Трусоцкого. Когда жена Карамазова сбежала с погибавшим от нищеты семинаристом-учителем, то он завел в доме гарем и ударился в пьянство. Одновременно стал ездить по всей губернии и слезно жаловаться всем на покинувшую его супругу, "причем сообщал такие подробности, которые слишком бы стыдно сообщать супругу о своей брачной жизни" (14; 9). И, уже узнав о смерти жены, Карамазов, по одним слухам, пьяный побежал по улице, "в радости воздевая руки к небу: "Ныне отпущаещи"", а по другим – "плакал навзрыд, как маленький ребенок, и до того, что говорят, жалко даже было смотреть на него, несмотря на все к нему отвращение" (14; 9). Именно этот элемент "наивности и простодушия", неожиданно проявившийся, казалось бы, у развращенного пьяного шута, и дает нам возможность сопоставить Трусоцкого с Карамазовым.
Казалось, ему ли не уметь возмущать своим юродством окружающих. Достаточно вспомнить сцену у старца Зосимы. Но самая отвратительная из его историй рассказывается им "за коньяком". Пьянствуя, поведал отец-богохульник, что, издеваясь над фанатичной до кликушества религиозностью своей жены, он сказал ей: "Видишь, говорю, видишь, вот твой образ... ты его за чудотворный считаешь, а я вот сейчас на него при тебе плюну, и мне ничего за это не будет!.." И чтобы усилить эффект рассказанного, он, юродствуя, добавил, что наблюдал, как "она... вскочила, всплеснула руками, потом вдруг закрыла руками лицо, вся затряслась и пала на пол..." (14; 126). И даже ему состояние опьянения оказывается необходимым для того, чтобы обнажить свой цинизм.
Но это не покажется удивительным, если мы вспомним Валковского из романа "Униженные и оскорбленные". Законченный злодей, умеющий утонченно и аристократически вести себя на людях, он также раскрывал свою аморальность, только будучи пьяным. Как только он захмелел, лицо "его изменилось и приняло какое-то злобное выражение. Ему, очевидно, захотелось язвить, колоть, кусать, насмехаться..." (3; 361). Идеалом для Валковского стало поведение сумасшедшего человека, который раздевался, "совершенно как Адам", оставляя на себе обувь, накидывал на себя плащ до пят и выходил на улицу. Встречая кого-нибудь, "он вдруг останавливался перед ним, развертывая свой плащ, и показывал себя во всем чистосердечии... Та к он поступал со всеми мужчинами, женщинами и детьми, и в этом состояло все его удовольствие" (3; 363).
Иван Петрович (главный герой романа) во время пьяной "исповеди" Валковского понял, что тот находил удовольствие, "может быть, даже сладострастие в своей низости и в этом нахальстве, в этом цинизме, с которым он срывал, наконец, передо мной свою маску. Он хотел насладиться моим удивлением, моим ужасом" (3; 358).
За опьянением этих героев из романов Достоевского скрывается изощренная бессовестность, аморальность и человеконенавистничество. Этими качествами наделен и Фома Опискин, демагог-проповедник, подчиняющий обитателей села Степанчиково своим резонерством и пьяным юродствованием.