В романе С. Гандлевского "<НРЗБ>" мы находим своеобразную перекличку сюжета с сюжетами лермонтовского романа "Герой нашего времени" и битовского "Пушкинского Дома". Сложные взаимоотношения главного героя с несколькими женщинами, мотив судьбы, дуэль (пусть в "<НРЗБ>" и несостоявшаяся), как и в романе А. Битова, стали предметом исследования и С. Гандлевского, тем более, что своего героя он "проверяет" то сравнением с лермонтовским Печориным, то – с Н. Гумилевым. Как и Леве Одоевцеву из "Пушкинского Дома", главному герою "<НРЗБ>" – студенту филологического факультета Леве Криворотову – не хватает ни трезвых печоринских суждений о человеческих характерах и общественных явлениях, ни гумилевских понятий кодекса чести: "…умиленный Криворотов решил упрочить свою лермонтовско-гумилевскую репутацию: в кармане у него лежали 60 рублей… Их-то он и решил спустить сегодня же. Знай наших!" [6: 121] (это об отъезде Левы в Памирскую гляциологическую экспедицию и его планах написать "восточный цикл" стихов); "Вам, небось, мерещатся лавры мученика, поэтически-политические гонения и прочая чайльд-гарольдовская галиматься?" [6: 74] (это о допросе Левы у следователя КГБ после выхода на Западе поэтического сборника "Лирическая Вандея"). Иронически автор "<НРЗБ>" описывает тех, кто был близок неискушенному и инфантильному Леве Криворотову: "… взмыл к нему прямо из кровавых застенков и с репетиловской одышкой отрапортовал. Что сатрапы-де борзеют, явки рассекречены, враг не дремлет и прочие страсти-мордасти" [6: 81] (о приходе главного героя к своему кумиру – поэту Чиграшову после допроса у следователя); "Вы вообще-то, кроме себя с Никитой, хоть кого-нибудь из современников всерьез воспринимаете?.. Филипок вы этакий" [6: 17] (это характеристика Левы из уст его возлюбленной Арины).
Инфантильность обычно с годами проходит. Нам не дано узнать, какие изменения произошли бы в личности Печорина через тридцать лет после событий, изложенных в "Герое нашего времени", но "диалектика души" Левы Криворотова – от юности до сорокадевятилетнего возраста – прослежена автором "<НРЗБ>": поэт средних способностей стал известным литературоведом, исследователем творческого наследия Чиграшова. Как он сам признается, "…и видит Бог, часы, проведенные в этих, наверняка слишком личных для филолога, изысканиях, были далеко не худшими часами изо всего отпущенного на мой век. Быть может, опыт тихой и всепоглощающей страсти подвиг меня написать в один присест либретто к мюзиклу "Презренный металл" по "Скупому рыцарю"" [6: 57].
Любовь всей Левиной жизни, Аня однажды, после избавления от приставаний пьяного поэта-студийца, сравнила Леву с отважным героем "Мухи-Цокотухи": "Спасибо, избавитель, вы – прямо орел. "Вдруг откуда ни возьмись – маленький комарик… и в руках его горит маленький фонарик"" [6: 39]. В ее словах было, конечно, немало иронии, но угадала она верно: "маленький фонарик" верности своему поэтическому кумиру и большой преданной любви к Ане и впредь будет освещать Левину жизнь, ибо основополагающими чертами творческой личности являются верность себе и стремление к эстетическому идеалу.
Не менее значимы для автора "<НРЗБ>" и нравственные качества главного героя: "Я ощущаю участь Чиграшова как свою, кишками, и мне важно, чтобы его жизнь публика получила из моих рук, они достаточно чисты, смею надеяться…" [6: 80]. Лев Криворотов умеет задумываться о "вечном": "Того гляди, направлю я подагрические стопы в края, "где с воробьем Катулл и с ласточкой Державин". И Чиграшов с кактусами. Как-то примут небожители меня, компания ли я им?" [6: 56].
Немало часов за письменным столом провел главный герой "<НРЗБ>" за разгадкой тайны поэтического и человеческого обаяния Чиграшова. На результаты его исследования наложили отпечаток не только хорошая профессиональная подготовка литературоведа Льва Криворотова, но и умение рассмотреть в настоящем художнике ту одухотворенность, которая становится стержневой чертой его личности. Вот первые впечатления молодого филолога от стихов поэта: "Оторопь восторга брала сразу, со скоростью чтения с листа и быстрее осмысления и осмысленного одобрения…" [6: 84]; и далее: "Автор умудрялся сплавить вниз по течению стиха такое количество страсти, что, как правило, в предпоследней строфе образовывались нагромождения чувств, словесные торосы, приводившие к перенапряжению лирического начала, и, наконец, препятствие уступало напору речи, и она вырывалась на волю, вызывая головокружение свободы и внезапное облегчение" [6: 84]. С не меньшим восторгом воспринималась Левой и личность художника: "Чиграшовское магнетическое обаяние ныне общеизвестно по мемуарам. Я – и не я один – испытал действие этих чар незамедлительно… Если существует такая одухотворенность, которая не нуждается в красоте, даже выше красоты – она была присуща ему в высшей мере" [6: 48].
Первые впечатления Льва Криворотова не обманули. Преклонение перед талантом не мешали тем не менее главному герою "<НРЗБ>" видеть и периоды спада творческой энергии поэта. Стойкости, умению выйти из творческого кризиса обновленным, готовым к поиску гармонии и в жизни, и в искусстве – вот чему учится Лев Криворотов у Мастера: "Завести волчок, чтобы жужжал еще какое-то время, после того, как кончится мой завод, – превзойти самого себя" [6: 142]; "Соблюсти, пусть не точную симметрию частей, но подвижное живое равновесие, взаимное отражение перегнутой пополам жизни…" [6: 142].
Для раскрытия образа творческой личности межтекстуальные взаимодействия использует и автор "Романа с языком" Владимир Новиков. Использование цитат, реминисценций, аллюзий позволяет писателю исследовать особенности научного и художественного творчества в современную эпоху, опираясь на опыт предшественников, общеизвестные культурные знаки, т. е. мейнстрим.
Говоря о важности научной школы в филологических исследованиях, о передаче опыта старшего поколения молодым ученым, Новиков ссылается на опытА. Чехова: "Чеховский герой, находясь в добровольной изоляции, просил для правильности своих писаний выстрелить в саду из пушки. Услышать такую пушку хотя бы раз в жизни – огромная роскошь" [15: 90]. Примером для подражания становится для филолога Ранов, который, являясь "отважным одиночкой", чувствует себя составным звеном фортунатовской школы (школы лингвистического анализа). Рассматривая свой путь в науке, главный герой романа рассуждает: "В науке лидеры, по-моему, необходимы. Снова думаю о том, что сам мог бы сделать больше, будучи не кустарем-одиночкой, а рядовым "ведомым" рановской школы" [15:175]. Но, относясь к своему учителю с большим уважением, он не идеализирует его, вспоминая эпизод, когда Ранов пренебрег маленькими открытиями студента в области синтаксиса, иронически назвав их, не познакомившись с текстом, "синтаксическими поползновениями". По этому поводу герой вспоминает булгаковского Мастера, который, впервые встретив Ивана Бездомного, говорит, что его стихи "ужасно не нравятся, хотя он их и не читал".
Вспоминается ему и семья А. Болконского, когда он размышляет о своем методе научного исследования: "Мой безнадежно устаревший хронотоп – это быстрое чтение работ авторов, находящихся от меня на большом расстоянии (ох, не зря школьники прозвали меня Болконским: именно таким чтением баловались и отец, и сын, находясь в отставке…)" [15: 109]. Говоря о малосимпатичных поступках некоторых сотрудников филологического НИИ в период выборов руководителя института, он вспоминает героя пушкинского "Выстрела": "Сколько теперь у меня злопыхателей! И никакого сговора или заговора, каждого из них я персонально чем-то обидел и каждый Сильвио ждет возможности ответно унизить меня" [15: 166].
Герой романа не раз размышляет о сложности занятий наукой, подчеркивая, что наука – "занятие для сверхтерпеливых…" [15: 169] и что "наше научное дело – чертежи и схемы" [15:194]. Вместе с тем, его взгляды на этот вопрос далеки от ортодоксальных. Описывая случай с неточным комментированием Лотманом одной из эпиграмм Шиллера в вольном переводе Лермонтова, герой "Романа с языком" отстаивает право ученого на импровизацию и выдвижение смелых гипотез: "Надоедает говорить правду, пассивно воспроизводить информацию, пусть и малоизвестную. "Факты – воздух ученого"? – Ох, и ученому тоже иной раз хочется открыть форточку и проветрить свою седовласую голову" [15: 216]. Весьма далеки от общепринятых и его взгляды на стиль изложения научного материала: "Сам я раньше, и даже в советское время, свои книги в основном продавал под видом "учебности" и "популярности", выпускал их в массовых издательствах за нормальные скромные гонорары. Относительная прозрачность и читабельность этих книг, конечно, не способствовала росту моего престижа в нашей научной деревне: писать о языке языком нормальным – неприлично" [15: 195].
Герой постоянно находится во власти "филологических пристрастий". При описании взаимоотношений научных сотрудников он вспоминает об отношениях пушкинских героев одной из "Маленьких трагедий": "Милый Игрек, не будь Сальерей – хотя бы потому, что не Моцарт я, абсолютно!" [15: 198]. Говоря об источниках энергии творческой личности, автор раскрывает открытую им тайну "вечного двигателя" творца: ".. гений отличается от нас тем, что неуспехов он по спасительному своему идиотизму не ощущает, а всякий успех автоматически со стопроцентной сохранностью перерабатывает в новую созидательную энергию" [15: 197]. Сама история жизни Андрея Языкова в романе уходит на второй план, главным героем становится Язык.
В романе "Б.Б. и др." А. Наймана в первую очередь интересуют вопросы функционирования собственного "я" в творческом процессе, соотношение между интуицией и интеллектом, эмоциональностью и трезвостью оценок.