Потом Клинг нажал на своих крутых многофункциональных часах кнопку секундомера, и двое детективов бодро зашагали по переулку. У театрального рекламного стенда — на черном фоне ярко-алая надпись «Любовная история» — они свернули налево и быстро просмотрели афиши, сообщающие, что шестнадцатого апреля состоится премьера пьесы. Потом Клинг снова запустил секундомер, и двое полицейских лихо понеслись дальше, словно двое мальчишек. Конечно, они давно уже не были мальчишками, но кому какое дело? На углу Детавонер-авеню их остановил красный свет. Светофор некоторое время пощелкал, после чего вспыхнула надпись «ИДИТЕ». Они пересекли авеню, которая вот уж Бог весть сколько лет — все жители города и счет им потеряли — находилась в состоянии реконструкции. Дотом детективы прошли по Секстон-авеню — часы тем временем тикали себе — и наконец-то добрались до Стеммлер-авеню, известной во всем городе просто как Стем. Здесь они торопливо свернули за угол и пошли по Северной Одиннадцатой. Когда они вошли в дверь заведения О'Лири, Клинг посмотрел на часы. Было двадцать семь минут первого. Весь их путь занял пять минут и сорок две секунды.
Ресторанчик был забит посетителями — уже наступило обеденное время, — и все были слишком заняты, чтобы обращать внимание на двух колов, которые зачем-то носились под дождем. Но Карелла упомянул магическое имя — Мишель Кассиди, — а поскольку этот город да и вся эта страна свихнулась на знаменитостях, у всех тут же нашлось время, чтобы поговорить об очаровательной малышке, которую пырнули ножом, когда она выходила из театра — об этом вчера сообщили по телевизору в вечернем выпуске новостей, а сегодня эта новость заняла первые полосы двух городских газет.
— Как же, Мишель Кассиди, — сказал метрдотель. — Она часто сюда заходит. Видите ли, они репетируют тут неподалеку.
«Да, в четырех кварталах отсюда, — подумал Клинг. — Или в пяти минутах сорока двух секундах ходьбы».
— Знаете, она играла в «Энни». В гастролирующей труппе.
— Да, нам об этом говорили, — сказал Карелла.
Обычно в таких забегаловках шумно, как в аду, и заведение О'Лири не было исключением. Ресторанчик был заполнен хриплоголосыми бизнесменами, которые восседали за столами, покрытыми белоснежными скатертями, сверкали стаканами, курили, выпуская клубы дыма, и разражались оглушительными взрывами хохота, от которых дрожали стекла. Карелла подумал: почему так получается, что подобные забегаловки словно пробуждают в человеке худшую сторону его натуры? Например, никто из этих бизнесменов не стал бы вести себя подобным образом в кафе-кондитерской.
— Насколько нам известно, вчера вечером она тоже намеревалась быть здесь, — крикнул Карелла, пытаясь перекрыть шум.
— Что, правда? — спросил старший официант.
Метрдотель был таким же масштабным, как и царящий здесь шум: внушительный мужчина с бакенбардами, с животом, начинающимся сразу от груди, одетый в темный костюм. Его темно-фиолетовый галстук был приколот к рубашке скромной алмазной булавкой. Карелла подумал, что метрдотель выглядит словно британский адвокат из романов Диккенса. Да он и говорил точно так же.
— Да, вместе с Джонни Мильтоном, — сказал Клинг.
— А, с ее агентом! Да, он был здесь. Я не знал, что она собиралась к нему присоединиться.
— Во сколько он здесь был? — спросил Карелла.
— Позвольте, я загляну в книгу.
Метрдотель величественно, словно галеон под фиолетовыми парусами, подошел к небольшому возвышению, перелистнул страницы, словно дирижер, собирающийся подать знак оркестру, и, что-то бормоча себе под нос, стал просматривать записи о предварительных заказах.
— Джонни Мильтон, Джонни Мильтон, Джонни Мильтон...