— Да, и что вы сразу же помчались сюда.
— Вот именно.
— Это звучало так, словно вы узнали это из выпуска новостей.
— Нет, мне рассказал об этом Тори.
— Теперь понятно.
Полицейские снова переглянулись.
— Из слов мисс Кассиди я понял, что вы живете вместе. Это так? — спросил Клинг.
— Совершенно верно.
— Где вы живете, сэр?
— У нее в квартире. То есть в квартире, которую Мишель снимала для себя, пока мы наконец не дозрели. В смысле, пока не решили жить вместе.
— И где она находится? — спросил Карелла.
— Квартира? В доме на углу Картера и Стэйна.
«Территория восемьдесят восьмого», — подумал Карелла.
Картер и Стэйн располагались на самой границе Даймондбека, который в конце двадцатых — начале тридцатых назывался Золотым побережьем. В настоящее время Даймондбек был негритянским районом, а многоэтажные дома на Картер-авеню, в промежутке между Стэйном и Риджем, пользовались популярностью среди музыкантов, артистов, бизнесменов, политиков — одним словом, среди чернокожей элиты Айсолы. Из этих домов открывался прекрасный вид на Гровер-парк — еще один стимул для предприимчивых чернокожих застройщиков починить эти дома и превратить в солидное жилье, которое белые из нижнего города отрывали с руками и ногами. Эти отважные белые не вели бы себя так отважно, если бы предлагаемое к продаже жилье располагалось на десяток кварталов глубже в верхнем городе. Жить в самом центре Даймондбека — это совсем не то, что зайти в верхний город к маме Грейс на домашний обед с картошкой, бобами и овсянкой. Но Картер-авеню была относительно безопасным районом, с приемлемыми ценами на жилье и с видом на парк, Даймондбек населяли в основном чернокожие. Его даже иногда называли Даймондблэком. Но кроме того, множество латиноамериканцев из Колумбии и из Доминиканской республики — противопоставляемые пуэрториканцам, многие из которых были американскими гражданами уже в третьем поколении, — и другие иммигранты — в том числе незаконные — из Пакистана, Вьетнама, Кореи, Бангладеш, Афганистана и с планеты Венера просачивались в этот район и селились постоянно расширяющимися общинами, чуждыми большинству прежних жильцов. Это приводило все к тому же конфликту культур, хотя и в меньших масштабах — настоящая гремучая смесь, весьма и весьма опасная. Впрочем, это не относилось к району Картер-авеню, где Джонни Мильтон проживал вместе с Мишель Кассиди в квартире, которую она прежде снимала для себя.
— Она также является вашей клиенткой, не так ли? — спросил Карелла.
— Да.
— С каких пор?
— Она стала моей клиенткой задолго для того, как между нами возникли какие-то личные взаимоотношения, если вы это имеете в виду.
— Когда это началось?
— Семь лет назад.
— Личные взаимоотношения?
— Да.
— А деловые?
— Уже давным-давно.
— Насколько давно?
— С тех пор, как Мишель было десять лет. Знаете ли, она вышла на сцену еще в детстве...
— Да, знаю.
— Я устроил ей ангажемент в «Энни». Она играла саму Энни. Главную роль.
— Так сколько времени вы знакомы?
— Вот уже тринадцать лет.
— Ни у кого из вас нет другого партнера или партнерши?
— Нет-нет. Мы все равно что женаты.
— Можете ли вы назвать ваши взаимоотношения хорошими?
— Очень хорошими. Я же сказал, мы все равно что женаты.
— А в браке бывают подъемы и спады, — хмыкнул Карелла. — Все равно что женаты?
— Да. Совершенно то же самое.
— Как вы отреагировали, когда она рассказала вам об угрожающих звонках?
— Я уже говорил об этом. Я посоветовал ей обратиться в полицию.
— Вы не знаете, почему она так долго ждала, прежде чем рассказать вам? — спросил Клинг.
— Понятия не имею.
— Потому что звонки, по-видимому...
— Да, я понимаю...
— ...начались двадцать девятого марта...
— Да, ясно...