Гарднер объясняет, что математики, логики и даже метафизики предпочитают относиться к ничто, к нулю, к пустому множеству как к неким объектам, а не как к абсолютной пустоте. И Кэрролл не исключение. Не упустил возможности высказаться на эту тему и Витгенштейн, в результате чего возникла небольшая путаница. Вот что он пишет: "Представьте себе язык, в котором вместо того, чтобы сказать: "В комнате я не обнаружил никого", говорят: "Я обнаружил в комнате господина Никого", Только представьте себе, призывает Витгенштейн, какие философские проблемы возникнут в случае, если это языковое правило будет принято.
Но там, где Витгенштейн погружается в тоску и тяжкие раздумья, Кэрролл продолжает забавляться. Когда Король спрашивает у Гонца: "Кого ты встретил по дороге?" – тот отвечает: "Никого". – "Эта молодая особа тоже его видела, – говорит Король. И добавляет: – Он, значит, не так быстро бегает, как ты?" Король хочет похвалить Гонца, отмечая скорость его бега, но Гонец отнюдь не польщен похвалой. Он, как и Король, считает Никого кем-то, и сам факт подобного "соревнования" для него оскорбителен. О чем он и сообщает Королю: "Никто меня не догонит".
Можем ли мы придавать словам произвольные значения? Многие исследователи Кэрролла напоминают, что однажды подобным приемом воспользовался Одиссей. Чтобы обмануть одноглазого циклопа Полифема, он назвал себя Никто. И когда к ослепленному циклопу сбежались другие циклопы, чтобы узнать, кто сотворил с ним подобное, тот сказал: "Никто", и они разошлись.
Зубная боль Витгенштейна
Вопрос заключается не только в том, можно ли имя нарицательное превратить в имя собственное, но и в том, можно ли присваивать словам любое значение по собственному усмотрению? Можно ли сказать "мороженое", имея в виду "Войну и мир"? Можно ли сказать "тра-ляля", имея в виду: "Если завтра утром рассвет не засияет, пусть королева Англии на себя пеняет". Людвиг Витгенштейн являлся принципиальным противником частного языка. Тема, которую мы в данный момент обсуждаем, тесным образом связана со знаменитой проблемой Meaning and Saying. В своей книге "Философские исследования" он пишет: "Представь, что кто-то с искаженным от боли лицом показывает на свою щеку и говорит: "Абракадабра!" Мы спрашиваем: "Что ты имеешь в виду?" А он отвечает: "Я имею в виду зубную боль". Ты тотчас же подумаешь: как можно под этим словом подразумевать зубную боль? Или что означает подразумевать под этим словом боль? И все же в каком-то ином контексте ты бы утверждал, что подразумевать что-то – это и есть самая важная интеллектуальная деятельность при употреблении языка.
А не могу ли я сказать, что под "абракадаброй" понимаю зубную боль? Конечно, могу; но это будет некая дефиниция, а не описание того, что происходит во мне при употреблении этого слова".
И далее: "Представь, что ты испытываешь боль и одновременно слышишь, как где-то рядом настраивают рояль. Ты говоришь: "Скоро это прекратится".
Но что ты имеешь в виду: боль или настройку рояля? Ведь это совсем не одно и то же. Конечно, но в чем состоит эта разница?"
Теперь самое время вернуться в Зазеркалье.
День нерождения
День рождения – штука приятная. Но в больших дозах – смертельная.
Грустный еврейский шутник
– Значит, так: триста шестьдесят четыре дня в году ты можешь получать подарки на день нерож, денья.
– Совершенно верно, – сказала Алиса.
– И только один раз на день рожденья! Вот тебе и слава!
– Я не понимаю, при чем здесь "слава"? – спросила Алиса.
Шалтай-Болтай презрительно улыбнулся.
– И не поймешь, пока я тебе не объясню, – ответил он. – Я хотел сказать: "Разъяснил, как по полкам разложил!"
– Но "слава" совсем не значит: "Разъяснил, как по полкам разложил!" – возразила Алиса.
Далее следует один из наиболее часто, если не самый часто цитируемый отрывок из обеих сказок.
– Когда я беру слово, оно означает то, что я хочу, не больше и не меньше, – сказал Шалтай презрительно.
– Вопрос в том, подчинится ли оно вам, – сказала Алиса.
– Вопрос в том, кто из нас здесь хозяин, – сказал Шалтай-Болтай.
О том, как Шалтай-Болтай встретил Спинозу
Так кто же здесь хозяин? Мы властвуем над словами или они владеют нами?
Льюис Кэрролл полностью сознавал всю серьезность дискуссии по вопросам семантики, которую ведет Шалтай-Болтай. Некоторые даже считают Кэрролла основателем семиотики. Вот что он пишет об этом в книге "Символическая логика".
"…я утверждаю, что любой человек, пожелавший написать книгу, вправе придать любое значение любому слову или любой фразе, которыми он намерен пользоваться. Если в начале фразы автор говорит: "Под словом "черное", не оговаривая того, я всегда буду понимать "белое", а под "белым" – "черное", – то я с кротостью подчинюсь его решению, сколь безрассудным ни казалось бы оно мне".
Все эти перестановки и подмены напоминают мне роман Джорджа Оруэлла "1984". В нем описана подмена многих понятий: мир назван войной, правда – ложью, белое – черным и так далее.
Спиноза в своей "Этике", словно предвосхищая Кэрролла, поступает согласно его рекомендациям и приводит в начале книги длинный список определений: "причина самого себя", "конечная в своем роде вещь", "субстанция", "Бог" и так далее. Этот список насущно необходим, так как в его отсутствие чтение "Этики" абсолютно невозможно (это не значит, что со списком "Этика" становится легким чтивом на сон грядущий). Так или иначе, Кэрролл полностью разделяет точку зрения своего друга Шалтай-Болтая.
Мартин Гарднер пишет, что Шалтай-Болтай явно придерживается взглядов номиналистов, известных еще со Средних веков. Основой номинализма служит утверждение, что общие имена (универсалии) не могут быть применены к объективным сущностям. Это направление философии блестяще представлено Оккамом и в гораздо более поздние времена эмпириками.
Согласно этой концепции, общие понятия – такие, как цвет или запах, – не являются чем-то конкретным. Это всего лишь номены – имена.
Гарднер добавляет, что математики впустую потратили массу энергии, горячо споря о том, что такое мнимые числа, бесконечная прямая, трансфинитные числа, фрактальное множество и так далее. Поскольку значения всех этих понятий зависят только от того, какое им дать определение, все эти споры ни к чему не ведут.
С другой стороны, тому, кто желает точно выражать свои мысли, желательно не копировать привычку Шалтай-Болтая и не вкладывать частные значения в общепринятые понятия.
В своей статье "Алиса в Стране чудес: философские и логические выводы" философ Зеэв Леви замечает, что не случайно во многих языках слова "авторитет" и "автор" происходят от одного корня.
В этом смысле Шалтай-Болтай совершенно прав. Автор – это человек, обладающий авторитетом, то есть властью. С другой стороны, по словам Леви, спор о том, кто кому хозяин, так и остался нерешенным. Например, теория деконструкции Жака Деррида в части исследования взаимоотношений между писателем, читателем и критиком утверждает прямо противоположное.
На мой взгляд, "проблема Шалтай-Болтая" продолжает оставаться актуальной по сей день.
Вот как представляет ее Роджер Холмс в статье "Алиса в Стране чудес для философа": "С одной стороны, слова властвуют над нами. Без этого любое общение было бы невозможно. С другой стороны, мы владеем ими, и потому существует поэзия".
В мире Льюиса Кэрролла слова отданы на откуп логикам, поэтам и безумцам.
Когда Алиса встречает Шалтай-Болтая, тот первым делом спрашивает, как ее зовут.
"– Меня зовут Алиса, а…
– Какое глупое имя, – нетерпеливо прервал ее Шалтай-Болтай. – Что оно значит?
– Разве имя должно что-то значить? – проговорила Алиса с сомнением.
– Конечно, должно, – ответил Шалтай-Болтай и фыркнул. – Возьмем, к примеру, мое имя. Оно выражает мою суть! Замечательную и чудесную суть! А с таким именем, как у тебя, ты можешь оказаться чем угодно… Ну просто чем угодно!"
Почему-то в отношении имен собственных Шалтай-Болтай выступает не как номиналист, а как убежденный реалист. Интересно отметить, что в некоторых индейских племенах поступали точно в соответствии с его советами. Индейцы очень серьезно подходили к выбору имени и пытались увязать его с жизненными реалиями человека, это имя носящего. С течением жизни имя могло меняться, и индеец, в юности звавшийся Грозным Быком, в зрелости становился Спокойным Морем, а в старости отзывался на имя Осенний Лист.
Рыцарь печального образа
Следующая наша история тоже связана с именами и названиями. Помните Белого Рыцаря, которого Алиса встречает в Зазеркалье? Того, кого Льюис Кэрролл, судя по всему, писал с себя. Хотя Дани Керман утверждает, что на иллюстрациях он скорее напоминает их автора, художника Джона Тенниела.
Белый Рыцарь говорит Алисе, что хочет спеть ей песню. И добавляет нечто вроде этого: "Заглавие этой песни называется "Рыбачка Соня как-то в мае"".
Пытаясь проявить хотя бы признаки воодушевления от предстоящего прослушивания, Алиса переспрашивает: "Вы хотите сказать, что песня так называется?"
– Нет, ты не понимаешь, – отвечает Белый Рыцарь, – это заглавие так называется. А песня называется "Если у вас нету тети".