Вслед за этим текстом идет третья часть краткой летописной повести, которая начинается словами о том, что "тогда" великому князю московскому "повѣдаша" об измене Олега Рязанского. А кончается эпизод об Олеге Рязанском такой фразой: "Князь же великий… поиде въ свою землю, а на Рязанском княженье посади свои намѣстници" (с. 15). Начальное "тогда" эпизода об Олеге Рязанском, как свидетельствует конечная фраза этого эпизода, имеет в виду, что описанное здесь происходило во время пребывания Дмитрия Ивановича на Куликовом поле. Но ведь только что перед этим эпизодом, несколькими строками выше, автор краткой летописной повести, сообщив о "стоянии на костях", уже сказал о возвращении "оттуду" (т. е. с Куликова поля) великого князя "на Москву"! То, что перед нами бесспорная дублировка текста, подтверждается и следующей фразой, которая идет за рассказом об измене Олега Рязанского. В этой фразе сообщается, что "тогда же Мамай не во мнозѣ утече съ Доньского побоища и прибѣѣже въ свою землю въ малѣ цружинѣ" (с. 15). Но, как мы помним, в окончании первой части повести уже говорилось о бегстве Мамая с Куликова поля "в свою землю Татарьскую". Автор краткой летописной повести, решив дополнить свой лаконичный рассказ о битве с Мамаем сведениями об Олеге Рязанском и о судьбе Мамая, выписал эти сведения из окончания другого повествования о Куликовской битве и непроизвольно сдублировал то, о чем он уже сказал раньше.
Итак, совершенно очевидно, что краткая летописная повесть - не первоначальный рассказ о Куликовской битве: автор этой повести, составитель свода 1408 г., обращался к уже имевшимся в его время другим повествованиям о сражении на Дону. И, по-видимому, в числе этих повествований была "Задонщина".
В краткой летописной повести, в ее средней части, можно отметить текстуальные сближения с "Задонщиной", на которые впервые обратила внимание М. А. Салмина. Одно из них - слова о стоянии "на костях". В краткой летописной повести эта этикетная формула, обозначающая победу над врагом на поле битвы, находится в таком контексте: "Князь же великий Дмитрей Иванович съ прочими князи русскыми и съ воеводами, и с бояры, и с велможами, и со остаточными плъки русскыми, ставъ на костех, благодари бога и похвали похвалами дружину свою…" (с. 15). В "Задонщине" по списку Ундольского читаем: "И стал великий князь Дмитрей Ивановичь сь своим братом с князем Владиме-ром Андреевичем и со остальными своими воеводами на костѣхъ на поле Куликове на речьке Напрядѣ" (с. 540). В других списках "Задонщины" эта фраза более кратка. В И-1: "Сталъ князь великый с своим братомъ княземъ Владимеромъ Ондрѣевпчемъ и с своими воеводами на костехъ" (с. 545). В С: "Ставши на костехъ поганих татар" (с. 555). На основании чтений разных списков "Задонщины" с уверенностью можно сказать лишь, что в первоначальном тексте произведения безусловно читалась сама формула "встали на костях". Но формула эта - общее место очень многих древнерусских повествований о битвах. Мы ее найдем под разными годами в разных летописях: "Новгородци же стояша на костех 5 дней" (Новгородская I летопись. 1268 г.); "Великий же князь Дмитрей со всеми князи стоя три дня на костех" (Московский летописный свод конца XV в., 1268 г.); "И сташа псковичи на костех" (Псковская I летопись, 1343 г.); "И побеже князь Свитригайло с побоища к По-лотску, а князь Жидимонт ста на костех" (Псковская I летопись, 1433 г.) и т. д. Таким образом, совпадение этой формулы в краткой летописной повести с "Задонщиной" ни о чем не говорит: сама по себе она не может свидетельствовать о текстуальной связи разных памятников. Однако в краткой летописной повести этикетная формула "встать на костях" объединена с другим традиционным образом рассказов о воинских битвах - словами о захваченной добыче. И вот именно эти слова в краткой летописшй повести совпадают с соответствующим местом "Задонщины".
М. А. Салмина обратила внимание на стилистическую близость краткой летописной повести к другим статьям Троицкой летописи. В близких по расположению к повести "О великом побоищи…" рассказах Троицкой летописи несколько раз встречается этикетная формула о захваченной добыче. В повести о побоище на реке Пьяне (1377 г.): "Татарове же, одо-левше христианом, и сташа на костех, полон весь и грабежъ ту оставиша"; в повести о битве на Воже (1378 г.): "Князь же великий Дмитрей возвратися отътуду на Москву съ победою воликою и рати роспусти съ многою корыстию"; под 1385 г., в рассказе о набеге Олега Рязанского на Коломну: ".. и лепшкх мужей поймав, поведе съ собою, и злата, и сребра, и товара всякого наимався, отиде и возвратися въ свою землю
съ многою корыстию". Таким образом, само обращение к формуле "встать на костях" и к словам о захваченной добыче в краткой летописной повести о Куликовской битве соответствует характеру той части Троицкой летописи, где находится эта повесть. Но формула о захваченной добыче в краткой летописной повести заметно отличается по характеру и стилю от всех вышеприведенных примеров: "И мнози вой его (Дмитрия Донского, - JI. Д.) возрадовашася, яко обрѣтающе користъ мноѣу: погна бо с собою многа стада кони, и велъблюды, и волы, им же нтьсть числа, и досптъх, и порты, и товаръ" (с. 15). И вот как раз в дополнительных, избыточных элементах, которые отличают этикетный оборот о захваченной добыче в краткой летописной повести о Куликовской битве от остальных сходных по ситуации рассказав Троицкой летописи, формулировка эта сближается с соответствующим местом "Задонщины". В "Задонщине" по списку У мы читаем: "Уже бо руские сынове разграбиша татарские узорочья, и досптьхи, и кони, и волы, и верблуды, и вино, и сахар, и дорогое узорочие. Уже жены руские восплескаша татарским златом" (с. 540). Близко к этому чтение и других списков "Задонщины". Повторение слова "уже" в приведенной фразе не случайно. Дело в том, что эта фраза в "Задонщине" входит в часть текста, повествующего о сетовании татар, потерпевших поражение: "Уже нам, брате, в земли своей не бывать и дѣтей своих не видать, а в Русь ратию нам не хаживать, а выхода нам у руских людей не прашивать. Уже бо востона земля Татарская, бѣдами и тугою покрыша бо сердца их, хотение князем и похвала Руской земли ходити. Уже бо веселие наше пониче" (сп. У, с. 539–540). В "Задонщине" весь этот отрывок восходит к основному источнику памятника - к "Слову о полку Игореве". Он восходит к той части "Слова", которая завершает рассказ о поражении войск Игоря Святославича Новгород-Северского. Но если в "Слове"ѣ "восплакали" русские жены, Игорь утопил "жиръ" "во днѣ Каялы" и потерял русское "злато", а на берегу синего моря воспели "готския красныя дѣвы… звоня русскымъ златомъ", то в "Задонщине" наоборот: "востона земля Татарская", "руские сынове разграбиша татарские узорочья" (перечисление этих узорочий частично совпадает в "Задонщине" и краткой летописной повести) и "уже жены руские восплескаша татарским златом" (сп. У, с. 540, близкое к этому чтение и в остальных списках).
Поэтому, если воспринимать краткую летописную повесть о Куликовской битве в окружающем ее контексте Троицкой летописи, у нас есть достаточно веские основания считать, что автор Троицкой летописи, составляя повесть о Куликовской битве, расширил, украсил этикетную формулу захвата добычи, воспользовавшись для этого текстом "Задонщины". В контексте Троицкой летописи, да и самой краткой летописной повести, часть текста, объединяющая формулу "встать на костях" и перечень захваченной добычи, стилистически и по самому характеру своему воспринимается как вставка. В контексте же "Задонщины" рассмотренный от-
рывок тесно связан и с окружающим его текстом, и со стилем всего памятника вообще, и, наконец, со "Словом о полку Игореве".
Высказанным мною выше положениям, казалось бы, противоречит такое обстоятельство. М. А. Салмина отметила не только рассмотренные два случая ("стояние на костях" и перечисление захваченной добычи), когда, по ее мнению, "Задонщина" зависит от текста летописной повести (в этих случаях, краткая и пространная летописные повести совпадают, т. е. пространная здесь повторяет краткую), но выделила еще два чтения в "Задонщине", восходящие, как она считает, к летописной повести, которые встречаются уже только в пространной летописной повести. Каковы же эти тексты и можно ли согласиться с М. А. Салминой, что они свидетельствуют о текстуальной зависимости одного произведения ("Задонщины") от другого (пространной летописной повести)?