Запыленные надгробия над могилами художников К. А. Коровина, К. А. Сомова, артистов МХАТа Петра Павлова и В. М. Греч. Могилы балетмейстера А. Е. Волынина, танцевавшего когда-то со знаменитой Анной Павловой, балерины В. А. Трефиловой, балерины Кшесинской.
Кшесинскую любили трое Романовых. Первым ее любовником был будущий император Николай II, с которым она рассталась в 1894 г., записав в своем дневнике: "Я потеряла своего Ники…" После Николая у нее был бурный роман с двоюродным братом Николая, князем Сергеем Романовым, а затем с князем Андреем Романовым, который был младше ее на 7 лет. От него в 1920 г. уже во Франции она родила сына Андрея. В 1921 г. они обвенчались, и она стала не Романовой, т. к. брак был морганатический, а княжной Романовской-Кшесинской. Под этим именем она и похоронена в одной могиле с князьями Андреем и Владимиром Романовыми.
"Люди, понимаете, умирают, - говорит Христофоров, поправляя опрокинутый ветром цветочный горшок на могиле княжны Гагариной, - а следить за могилами некому. - А ведь это - наша история, ее хранить надо…"
Скромное надгробие-крест над могилой И. А. Бунина. Он - первый русский писатель, получивший Нобелевскую премию в области литературы в 1933 году. Еще скромнее могилы писателей А. Ремизова и И. Шмелева. Лежат под одним надгробием поэты "белой гвардии" и "черной ненависти" к большевикам - Дмитрий Сергеевич Мережковский (1865–1941) и его жена - Зинаида Николаевна Гиппиус-Мережковская (1869–1945).
Да, их можно было упрекнуть во многом, особенно Мережковского за его увлечение Пилсудским и ранним Муссолини. Но можно ли было на этом основании вычеркнуть их из нашей литературы, отринуть их Слово? В феврале 1927 года в обществе "Зеленая лампа" (в XIX веке существовало такое же общество в России, и его собрания посещал А. С. Пушкин), объединявшем цвет русской интеллигенции в Париже, с докладом "Русская литература в изгнании" выступила 3. А. Гиппиус. Она сказала (этот отрывок я привожу по книге Юрия Терапиано "Литературная жизнь русского Парижа за полвека") буквально следующее:
"Скажут, пожалуй: изгнание, эмиграция - это такие неблагоприятные условия, что нечего и ждать, кроме анабиоза. Но ведь и в России условия для процесса жизни не очень-то благоприятны. Мы их знаем. Рабство, нищета, насильническое вытравливание моральных ценностей, отрыв от общеевропейской культуры, беззаконие и бесправие, - если эти условия положить на одну чашу весов, а на другую наши условия: чужая земля, сознание безродности, распыленность, трудность заработка и т. д., - не думаю, чтобы вторая перевесила. Даже, думаю, первая окажется тяжелей. Но чтоб не вызывать лишних споров, поставим между неблагоприятными условиями там и здесь знак равенства. Что ж, разве мы считаем, что Россия в анабиозе? Разве мы не приглядываемся жадно, какие там, в глубинах, происходят изменения, что дал людям в России их кандальный опыт?
Опыты наши различны. Но ихний впоследствии пригодится нам, а им - наш. Ничья паника, что вот, мол, мы с ними разделены, на меня не действует: между нами - нерушимая связь. Одно разделение, впрочем, я вижу и предлагаю его принять: это разделение труда. По тому же предмету нам задан судьбой один урок, им - другой. Вот и все…" Гиппиус трудно отказать в логике. Учтите, доклад был сделан в 1927 году. А уж в 1937-м! Отмечу, что присутствовавший на том вечере "Зеленой лампы" И. А. Бунин тоже выступил против мифа о невозможности писать в эмиграции. "Говорят: там (в России. - В. Б.) счастливые, а мы здесь… - смеялся он над авторами этого мифа. - Переселение, отрыв от России - для художественного творчества смерть, катастрофа, землетрясение… Выход из своего пруда в реку, в море - это совсем не так плохо и никогда плохо не было для художественного творчества… Но, говорят, раз из Белевского уезда уехал, не пишет - пропал человек…" Пропадали не от того, что не писалось, а от тоски, от бедности и одиночества.
Только Константин Бальмонт выпустил за границей с 1920 по 1931 год такие сборники стихов: "Светлый час", "Из мира поэзии", "Дар земле", "Марево", "Зовы древности", "Сонеты солнца, меда и луны", "Мое - ей", "В раздвинутой дали", "Северное сияние". Всего этого мы в СССР не знали. Бальмонт мучился оттого, что связь с Родиной потеряна. Как поэту, ему не хватало Антеевой связи с родной землей, с языком предков. В 1931 году слабеющей рукой он написал: "Есть в году праздник всех святых. Хочу и верю: будет в истории праздник всех славян…" Муза его слабела, он в последние годы своей жизни почти ничего не написал. Умер Бальмонт в русском общежитии в Нуази-ле-Гран, устроенном легендарной матерью Марией, 26 декабря 1942 года. Всего несколько человек пришли с ним проститься…
Пример Бальмонта порой приводили как хрестоматийный, говоря об "обреченности" русского писателя в эмиграции на творческое бесплодие и безвестность. Но о бесплодии тут говорить явно не приходится. И только Бога можно благодарить за то, что ему удалось спастись от палачей ЧК и его не постигла судьба расстрелянного чекистами поэта Гумилева или Осипа Мандельштама, погибшего в ГУЛАГЕ. Страшно подумать, сколько талантов, какой цвет русской культуры сгубили сталинские палачи!
Русская эмиграция, обреченная на отрыв от Родины, скитания и материальные лишения, создала богатейшую литературу. С 1918 по 1932 год за границей существовало 1 005 русских периодических изданий. В период с 1919 по 1952 год увидели свет 2 230 эмигрантских журналов и газет. В американских источниках есть такие цифры: за период с 1918 по 1968 год в эмиграции было создано 1 080 романов, больше тысячи сборников стихов. С кем были эти мастера культуры, по большей части нам неизвестные, все эти годы? Их в эмиграции скопом и автоматически зачисляли в антикоммунисты и антисоветчики. А потом уже в советских "литературных исследованиях" появлялись ссылки на "западные источники", где "точно сказано": писатель-эмигрант имярек - убежденный "антикоммунист", "противник" и т. д. Это означало, что такому писателю после этого доступ в литературу на родине был закрыт.
…Березы, как и на наших погостах, ласкают плакучими ветками камни кладбища Сен-Женевьев-де-Буа. Писатель Иван Сергеевич Шмелев (1873–1950). Один из самых значительных русских прозаиков XX века. Судьба его - и личная, и литературная - трагична. Его сын, белогвардейский офицер, добровольно перешел на сторону революции, но был расстрелян красными в Крыму. В Париж Иван Шмелев уехал по ходатайству Луначарского. Оставаться там не собирался. Говорят, не возвращаться уговорил его И. А. Бунин. Но затем тот же Бунин вместе с Николаем Рощиным обвинил его в "сотрудничестве с немцами". На том основании, что главы из романа Шмелева "Лето господне" печатались в антикоммунистической газете "Парижский вестник", выходившей в оккупированном Париже. Непричастность Шмелева к "коллаборационизму" была доказана только много лет спустя. Лишь в 1964 году наш "Новый мир" напечатал несколько отрывков из его "Лета господне".
В августе 1990 г. моя давняя знакомая Марина Дориомедова пригласила меня к себе в гости в скромную студию, в которой все свободное пространство занимали книги. Судьба у нее сложилась непросто. Она родилась и выросла во Франции, а русскому языку ее учила бабушка - воспитанница Смольного института благородных девиц. Марина окончила физико-химический факультет Парижского университета и защитила французскую "докторскую", а по-нашему кандидатскую диссертацию. Затем неожиданно ушла монахиней в католический монастырь и пробыла там десять лет. Но видно сказалась русская кровь, и Марина отказалась и от монашеского обета, и от католицизма и перешла в православие.
Во время нашей встречи она рассказала мне что лет за пять до этого ее двоюродная тетя, балерина Ирина Гржебина, дочь известного дореволюционного издателя, жившая в Париже, сообщила ей, что во время уборки своего чулана нашла коробку, на которой было написано имя Юрия Дориомедова, отца Марины. Родители Марины - Юрий и Галина Дориомедовы - погибли совсем молодыми. Гитлеровцы в упор расстреляли их из пулеметов на первых баррикадах Парижа в январе 1944 года. "Мне рассказывали, - сообщила мне Марина, - что на теле отца насчитали 20 пулевых ранений и 50 на теле матери". Она показывает мне документ, подписанный французским генералом Кенигом 7 января 1944 г. Там написано, что Жорж (Юрий) Дориомедов был одним из главных организаторов Русского Сопротивления во Франции. Он участвовал в формировании многочисленных отрядов советских партизан и погиб во время боев за освобождение Парижа. В той же коробке Марина обнаружила рукопись Алексея Ремизова…
Я не поверил своим глазам. На рукописи "Алексей Ремизов. Докука-заяц. Тибетские сказки" стоял его парижский адрес - рю Буалло 7, 16 аррондисман. Находка была и впрямь уникальной, сказки нигде до того не публиковались. Мне вскоре удалось без особых трудов уговорить в Москве издательство "Молодая гвардия" издать их отдельной книгой. Слава Богу, на дворе была перестройка, и писатели русской диаспоры уже выходили из прежней опалы.