На Пикпюсе похоронен великий французский поэт Андре Шенье. Его казнили буквально предпоследним вместе с другим поэтом - Руше. Именно их имена возглавляли список очередной "амальгамы" в 34 человека, отправленной на эшафот 25 июля 1794 года, за два дня до 9 термидора и ареста Робеспьера, за три дня до того, как была убрана гильотина с Тронной площади обратно на Площадь Революции (ныне площадь Согласия). Шенье пришел в революцию как певец Свободы и Справедливости. Для него революционные лозунги были прекрасны, как музы и грации. Он, который называл революцию своим светочем, естественно, не мог и не стал воспевать те мерзости насилия и террора, которые стали оправдывать ее именем. Он, подобно Пушкину, "призывал милость к падшим". В том числе даже к королю Людовику XVI. Именно Шенье написал то письмо к Национальному собранию с просьбой позволить ему обратиться к народу за помилованием, которое приговоренный к смерти король подписал в тюрьме Консьержери в ночь с 17 на 18 января 1793 года. Судьба Шенье странным образом волновала Пушкина. Он не раз возвращался к образу этого поэта, переводил его, писал стихи как бы от его имени. Самое известное из этих его стихотворений так и называется "Андрей Шенье" и посвящено H. Н. Раевскому.
Словно предупреждение потомкам звучат пушкинские строки:
О горе! О безумный сон!
Где вольность и закон? Над нами
Единый властвует топор.
Мы свергнули царей. Убийцу с палачами
Избрали мы в цари. О ужас! О позор!
Александр Сергеевич, заметьте, нигде революционный террор и насилие как повивальную бабку революционных перемен не восславил. Он понимал, что эта бабка может так дернуть за головку нарождающийся новый мир, что и его превратит в идиота, и роженицу отправит на тот свет. На примере Шенье он к тому же и предупреждал своих товарищей по "чистой музе" никогда не спешить туда, где поэту придется быть в услужении у "правителей бесславных" и их "палачей самодержавных". Увы, это предупреждение не было у нас услышано, и "Андрей Шенье" воспринимался как вызов самодержавию Романовых!
В 1825 году был написан "Андрей Шенье". В январе 1918-го А. М. Горький писал, что… матрос Железняков, переводя свирепые речи своих вождей на простецкий язык человека массы, сказал, что для благополучия русского народа можно убить и миллион людей.
Поклонники революционного мессианства и массовых репрессий во благо самих же масс, увы, - и это показали события в Кампучии, где полпотовцы для "счастья" кхмеров убили их свыше двух миллионов, - не перевелись и в наше время. Поэтому меня так настораживает, когда некоторые историки, в том числе и французские, оправдывают "чрезвычайные меры" Робеспьера тем, что время было такое, что революционной Франции приходилось обороняться от своих врагов со всех сторон. Это, действительно, имело место после ликвидации монархии и основания в 1792 году Республики. И революционной армии, которую создали якобинцы, пришлось, в том числе и в знаменитой битве под Вальми, сражаться с иностранными интервентами. Но они так это успешно делали, что захватили даже Бельгию. Зачем же было тут еще запускать в ход и топор? Почему и сегодня многие так не хотят признать, что машина "спасения революции" по имени гильотина была задействована, главным образом, для ликвидации политической оппозиции якобинской диктатуре и ни для чего другого?
Странные иной раз в ход идут аргументы. Ну, примерно те же, которыми в советские времена объясняли истоки террора: "Возмущение масс, требовавших расправы с предателями, вынудило Конвент…" А вот во Франции один ученый просто написал, что толпе казни нравились, и она требовала их не прекращать. Ну как тут не вспомнить Чаадаева, который писал в письме А. И. Тургеневу в 1837 году: "Как можно искать разума в толпе? Где видано, чтобы толпа была разумна?" И, в конце концов, нельзя же путать толпу и народ! Толпа требовала, как всегда, хлеба и зрелищ. В качестве зрелищ ей предложили казни…
Мне не раз приходилось бывать на семинарах, организованных французскими коммунистами, где они говорили о якобинском терроре с такой странной ностальгией, будто сами сидели в Конвенте и принимали декреты наподобие закона 22 прериаля. Во Французской компартии осудили Сталина, но до сих пор почитают Марата и Робеспьера. Один профессор, член ФКП, объяснил это мне тем, что в годы якобинского террора казнили "всего" 17 тысяч человек, а это все же меньше 20 тысяч гильотинированных во время созданной термидорианской реакцией Директории. И, победно посмотрев на меня, добавил, что первый президент Третьей республики Адольф Тьер, всячески поносивший Робеспьера в своей многотомной "Истории французской революции", сам виновен в смерти 25 тысяч человек, уничтоженных в ходе разгрома Парижской коммуны в 1871 году. Тут уж было и впрямь, ни прибавить, ни убавить.
Сами французы, кстати, до сих пор якобинцев не простили. В Париже нет ни одной улицы, которая носила бы их имя. И несмотря на то, что в доме № 398 по улице Сент-Оноре неподалеку от Площади Согласия все еще сохраняется та квартирка, которую снимал Робеспьер, она туристской достопримечательностью так и не стала. А памятники Робеспьеру встретишь разве только в тех городках, где мэрами из года в год выбирают коммунистов. Да и там его бюстики то и дело приходится отмывать от кровавой краски…
Празднуя 200-летний юбилей своей революции, французы, понятно, намеренно вычленяли из нее все прекрасное, созидательное и демократичное, оставляя в шкафах истории те ее скелеты, которые в глазах публики… выглядят непривлекательно. Из соображений юбилейных это понять можно. Но для настоящего познания истории нельзя забывать, что революция эта была одной из самых кровавых в истории Европы. Франция свое прошлое почитает, но соизмеряет его постоянно с сегодняшними ценностями. Именно в V Республике куда большее значение придавали празднованию Декларации прав человека и гражданина, чем самому взятию Бастилии. Карательные атрибуты якобинцев и Директории не выставлялись на обозрение широкой публики. Хотя в салоне сувениров парижского Парка Багатель я своими глазами видел серебряные серьги в виде миниатюрных гильотин, изготовленные специально к 200-летнему юбилею каким-то ювелиром с эстетическими наклонностями палача.
Видно, действительно, должен пройти не один век, прежде чем нация сможет объективно оценить свою революцию и раздать всем сестрам по серьгам, только не в виде гильотины, конечно. Франция к этому приходит, но постепенно. Только в 1993 году в провинции Вандея поставили памятник павшим в ходе революционных репрессий против населения провинции, выступившей во время Великой Французской на стороне роялистов. А там ни много ни мало было уничтожено 180 тысяч мирных жителей, включая грудных младенцев, причем самым жестоким образом. Своеобразный исторический прототип маршала Петэна - дивизионный генерал барон Луи-Мари Турро де Линьер был как раз главным организатором этого геноцида в Вандее. Именно он приказал сжечь живьем 400 человек в церкви в деревеньке Бокаж в 1794 году. И что же? Наполеон назначил его послом в Вашингтон, дал ему титул барона и не раз ставил его на высшие командные посты в своей армии. При Бурбонах в 1814 году этот палач получил одну из самых высших наград - Орден Святого Людовика. До сих пор его фамилия украшает, а точнее, позорит Триумфальную арку в Париже.