Однако финальное противопоставление тоже парадоксально. Устроенный Штольцем тихий уголок на крымском берегу напоминает старую Обломовку. Совместная жизнь Штольца и Ольги временами кажется и самой героине осуществлением обломовской мечты.
Обломовской утопии покоя Гончаров пытается противопоставить деятельную утопию Ольги и Штольца. Но она тоже статична и содержит угрозу внутреннего разрушения. Кроме того, "что такое обломовщина?" – хорошо известно из романа, а вот что такое штольцовщина, так и остается неясным.
ОБЛОМОВЩИНА: НЕОКОНЧЕННЫЕ СПОРЫ
Н. А. Добролюбов объяснял сомнения Ольги Ильинской в финале романа ограниченностью, излишней сухостью и практицизмом Штольца, неспособного удовлетворить нравственные запросы героини. "Ясно, что это он не хочет "идти на борьбу с мятежными вопросами", он решается "смиренно склонить голову"… А она готова на борьбу, тоскует по ней и постоянно страшится, чтоб ее тихое счастье с Штольцем не превратилось во что-то подходящее обломовской апатии. <…> Она бросила Обломова, когда перестала в него верить; она оставит и Штольца, ежели перестанет верить в него" ("Что такое обломовщина?").
В статье критика, написанной накануне отмены крепостного права, понятие "борьба" имело вполне определенный характер: речь шла об общественной борьбе за свободу крестьян, либеральные реформы, раскрепощение женщины.
"Обломовщина" для Добролюбова была социальным понятием, Обломов – историческим типом, порождением крепостничества, которое заразило своим бездельем все слои русского общества. "В чем заключаются главные черты обломовского характера? В совершенной инертности, происходящей от его апатии ко всему, что делается на свете. Причина же его апатии заключается отчасти в его внешнем положении, отчасти же в его образе умственного и нравственного развития. По внешнему своему положению – он барин; "у него есть Захар и еще триста Захаров", по выражению автора. <…> Обломовка есть наша прямая родина, ее владельцы – наши воспитатели, ее триста Захаров всегда готовы к нашим услугам. В каждом из нас сидит значительная часть Обломова, и еще рано писать нам надгробное слово", – было написано в 1859 году.
Иерархия персонажей в представлении Добролюбова оказывалась очевидной.
Обломов (и другие герои-обломовцы, в отряд которых были зачислены едва ли не все предшествующие герои времени: Онегин, Печорин, Рудин) – это русское прошлое : уходящее, но пока сохраняющееся в привычках и нравах.
Штольц – настоящее : умеренное, самодовольно-буржуазное, избегающее острых общественных и нравственных проблем ("Мы не пойдем Манфредами и Фаустами на дерзкую борьбу с мятежными вопросами…").
Сомнения и недовольство Ольги предсказывают героя близкого будущего, общественного деятеля, который должен произнести волшебное гоголевское слово "вперед!". Его "давно и томительно ожидает Русь". (Об этом герое времени на примере уже тургеневского романа "Накануне" Добролюбов будет размышлять в статье "Когда же придет настоящий день?".)
В споре с Добролюбовым А. В. Дружинин увидел в Обломове и обломовщине прежде всего воплощение лучших свойств русской души: "В том-то и заслуга романиста, что он крепко сцепил все корни обломовщины с почвой народной жизни и поэзии – проявил нам ее мирные и незлобные стороны, не скрыв ни одного из ее недостатков. Обломов – ребенок, а не дрянной развратник, он соня, а не безнравственный эгоист или эпикуреец времен распадения. Он бессилен на добро, но он положительно неспособен к злому делу, чист духом, не извращен житейским софизмами – и, несмотря на всю свою жизненную бесполезность, законно овладевает симпатиею всех окружающих его лиц, по-видимому, отделенных от него целою бездною" (""Обломов". Роман И. А. Гончарова", 1859).
Два критика, прямо противоположно оценивая характер гончаровского героя, совпали в его понимании как национального типа. Такой взгляд определил последующее восприятие романа.
"Отличительная особенность Гончарова – это сила художественного обобщения, благодаря которой он мог создать такой всероссийский тип, как Обломова, равного которому по широте мы не находим ни у одного из русских писателей", – утверждал философ В. С. Соловьев. И специально уточнял в примечании: "В сравнении с Обломовым и Фамусовы, и Молчалины, Онегины и Печорины, Маниловы и Собакевичи, не говоря уже о героях Островского, все имеют лишь специальное значение" ("Три речи в память Достоевского", 1881).
Это тип русского человека с его "пассивностью волевых процессов, наклонностью к фатализму, боязнью жизни и перемен", – утверждал литературовед и психолог Д. Н. Овсянико-Куликовский накануне первой русской революции в книге с характерным заглавием "История русской интеллигенции" (1904).
"Россия проделала три революции, а все же Обломовы остались, так как Обломов был не только помещик, а и крестьянин, и не только крестьянин, а и интеллигент, и не только интеллигент, а и рабочий и коммунист", – четко формулировал В. И. Ленин вскоре после Октябрьской революции, в 1922 году, на съезде металлистов (в эти годы о Гончарове и Гегеле могли спорить где угодно, и на съезде, и на улице).
Религиозный философ и эмигрант Н. О. Лосский излагал похожую точку зрения уже в 1957 году в книге "Характер русского народа": "Гончаров, будучи великим художником, дал образ Обломова в такой полноте, которая открывает глубинные условия, ведущие к уклонению от систематического, полного скучных мелочей труда и порождающего, в конце концов, леность… Обломовщина есть во многих случаях оборотная сторона высоких свойств русского человека – стремления к полному совершенству и чуткости к недостаткам нашей действительности…"
Обломовщина – особенность русской ментальности (способа мышления) – так мог бы сформулировать эту мысль культуролог или историк культуры.
Точка зрения Добролюбова была настолько убедительной, что ее сделали руководством в чтении романа и многие современники, и читатели следующих поколений. Добролюбову поверил даже сам Гончаров. "…Мне кажется, об обломовщине, то есть о том, что она такое, уже сказать после этого ничего нельзя. <…> После этой статьи критику остается – чтоб не повториться – или задаться порицанием, или, оставя собственно обломовщину в стороне, говорить о женщинах" (П. В. Анненкову, 20 мая 1859 г.).
Мы помним, однако, что Гончаров – художник-фламандец, для которого характерно многостороннее объективное изображение явлений и характеров. Образ, картина всегда богаче, чем объяснение.
На вопросы: "Кто такой Обломов?" и "Что такое обломовщина?" – можно дать и еще один ответ.
Заметим, что в самом романе слово "обломовщина" впервые произносит Штольц, потом с ним соглашается Обломов. В финале романа его слышит от Штольца похожий одновременно и на Обломова, и на Гончарова литератор: "полный, с апатическим лицом, задумчивыми, как будто сонными глазами" (в коротком портрете повторяются сразу три обломовских эпитета: полный, апатический, сонный).
"Обломовщина! – с недоумением повторил литератор. – Что это такое?
– Сейчас расскажу тебе: дай собраться с мыслями и памятью. А ты запиши: может быть, кому-нибудь пригодится.
И он рассказал ему, что здесь написано".
Роман Гончарова, таким образом, заканчивается остроумным композиционным кольцом: мы только что прочли записанный литератором рассказ Штольца. Значит, ответом на вопрос: "Что это такое?" – оказывается вся книга.
СОН ОБЛОМОВА: ИДИЛЛИЯ ИЛИ ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ?
"Обломов" начинался с опубликованного десятилетием раньше "Сна Обломова" (1849). Девятую главу первой части романа (единственную во всей книге имеющую самостоятельный заголовок) Гончаров считал важнейшей. "Мотив погасания есть господствующий в романе, ключом или увертюрой которому служит глава Сон" (П. Г. Ганзену, 30 августа 1878 г.).
В этой большой главе, фактически вставной повести (текст в тексте), нет почти ничего от воспроизведения логики настоящего сна. Сон Обломова принципиально отличается от иррациональных снов пушкинских героев: Гринева в "Капитанской дочке" или Татьяны в "Евгении Онегине".
Гончаровский сон связан с иной традицией. Сон может быть условной формой изображения прошлого или будущего, выражающей авторский идеал или, напротив, авторское предостережение (таковы "Четвертый сон Веры Павловны" в "Что делать?" Чернышевского или сон о трихинах в эпилоге "Преступления и наказания" Достоевского).
"Сон Обломова" можно прочесть с разных точек зрения, словно надев разные очки: для близоруких и дальнозорких.
В близком плане – это картина современной деревенской России, данная, как всегда у Гончарова, во множестве, часто юмористических, подробностей. Висит на краю обрыва (опять обрыва!) изба, в которой, однако, выросли уже три поколения. Тучами летают и жужжат в других избах мухи. Кузнец Тарас чуть не запарился в землянке (даже не в бане!) до смерти. Платят мужики, правда необременительные, подати и оброк и возят хлеб на ближайшую пристань на Волге.
Но подобные детали в обломовском сне сопровождаются множеством других. Та самая пристань на Волге была для крестьян, замечает повествователь, "их Колхидой и Геркулесовыми столбами". За Питером, по их представлениям, "живут французы или немцы, а далее уже начиналися для них, как для древних, неизвестные страны, населенные чудовищами, людьми о двух головах, великанами; там следовал мрак, и, наконец, все оканчивалось той рыбой, которая держит на себе землю". Деревенская няня, пересказывающая Ильюше былины, сравнивается с Гомером, влагающим в детскую память "Илиаду русской жизни".