...
Приехал чухна на Пасху в Петербург и по совету русских приятелей пошел в церковь. "Ну, как, – спросили его приятели, когда тот вернулся. – Понравилось?" – "Понравилось-то, понравилось, только вот ничего не понял". – "?.." – "Выходит поп и кричит: "Крестовский остров!" А толпа ему хором отвечает: "Васильевский остров!" Русские хохочут над простодушным финном, которому в восклицаниях "Христос Воскрес!" и "Воистину Воскрес!" слышатся названия питерских островов. Финн не понимает, но тоже смеется.
Хронологически Голландию можно считать второй европейской страной, пополнившей петербургский лексикон новыми словарными единицами. В Голландии Петр I еще до основания Петербурга учился корабельному делу. Голландские корабли первыми доставили чужеземные товары в Петербург. От Голландии в основном нам достались термины кораблестроения и судоходства. Но не только. Следы голландского присутствия сохранились в современном Петербурге в виде топонимов "Голландский дом", как называют здание голландской церкви на Невском проспекте дом № 20, "Голландский квартал" – квартал вокруг него. Кроме того, в Петербурге есть Новая Голландия – островок в устье Мойки, превращенный Петром I в склады для хранения и сушки корабельного леса по новой для того времени голландской технологии.
Наконец, голландцы постоянно напоминают о себе широко известным фразеологизмом, окрашенным на российской почве в откровенно вульгарные тона. Давняя дефиниция моряка, прибывшего из Голландии: "Herr aus Holland", в переводе означает всего лишь "господин из Голландии". Попав в русский язык, дефиниция прижилась, но расцвела уже в новом качестве. Первая часть этой лексической конструкции, созвучная с названием двадцать третьей буквы славянской кириллицы "х", утратила мягкость своего голландского выговора и стала в отечественном варианте произноситься твердо: "хер", а вся лексема в русской транскрипции превратилась в расхожее ругательство.
Степень немецкого вмешательства в состав и структуру русского языка, судя по городскому фольклору, невелика, несмотря на широкие и весьма эффективные экономические, политические и межчеловеческие связи между двумя народами – немецким и русским. Этому есть причины. Сама этимология слова "немец", восходящая к древнеславянскому понятию "немой", "непонятно говорящий", говорит об осторожном, недоверчивом отношении вообще ко всем пришлым людям. Немцами называли в Древней Руси чужих пришельцев. Не зря Петр I, затеявший непонятные простому люду реформы, противоречащие традициям и обычаям отцов и дедов, в народе ассоциировался или с врагом человечества "антихристом", или с "немчином", засланным на Святую Русь. По некоторым легендам, о которых мы уже говорили, он считался "лефортовым сыном", подброшенным москвичам из немецкой, Лефортовой слободы. Преодолеть этот страх перед "чужим" было непросто.
Основания для беспокойства были серьезные. Ситуация тяготела к развитию. При Павле I солдат, переодетых в новую форму, сшитую по немецкому образцу, презрительно называли "русс а ля прусс". Согласно легендам, Николая I "залечил до смерти" лейб-медик немец Манд. Императрицу Александру Федоровну, супругу Николая II, уроженку Германии и немку по крови, считали немецкой шпионкой, и солдаты на фронте отказывались брать награды из ее рук.
Кто-то подсчитал, что к началу Первой мировой войны немецкие фамилии имели более 15 % офицеров русской армии и около 30 % членов Государственного совета. На этом фоне даже Николай II выглядел русским, что называется, на все сто процентов. Сохранился анекдот, как Николай Александрович в сопровождении свиты шел по Красной площади к помосту, с которого собирался зачитать москвичам манифест об объявлении войны Германии.
...
Собралась толпа. Один мужик спрашивает соседа: "Кто это?" – "Граф Фредерикс". – "А энтот?" – "Граф Бенкендорф". – "А этот?" – "Барон Корф". – "А энтот?"
– "Фон Грюнвальд". – "А энтот?" – "Флигель-адъютант Дрентельн". – "Ишь ты, сколько немцев в плен забрал. Да только зачем энто он их с собой возит?"
Нельзя сказать, что немцев в России не жаловали. В Петербурге с давних времен сохранилась идиома "Василеостровский немец". Она стала символом добропорядочности, трудолюбия, благополучия и солидности. Когда кого-то хотели похвалить, так и говорили: "Какой-то весь насквозь добротный, на иностранный лад, вроде Василеостровского немца". И все же к ним относились настороженно.
Тем не менее в топонимических словарях Петербурга есть напоминание и о немецком языке. Так, по одной из легенд, название исторического района Коломна произошло от немецкого слова Colonie, в переводе означающее "селение". После Второй мировой войны на углу Невского проспекта и улицы Рубинштейна открылось первое в Ленинграде современное кафе-автомат. Ленинградцам кафе полюбилось, и они прозвали его за быстроту обслуживания "Американкой" и "Пулеметом". Но качество пищи было настолько отвратительным, что название "Пулемет" сразу же приобрело второй смысл и трансформировалось в идиому "Пуля в живот". Отсюда было недалеко и до второго названия – "Гастрит".
Но есть и легенда, опровергающая эту версию и предлагающая свой вариант происхождения названия кафе. Согласно ему, первыми кафе-автомат облюбовали для своих встреч демобилизованные офицеры, вернувшиеся в 1945 году из Германии. Между собой они называли кафе "Гаштетом" – от немецкого "ресторанчик". И только много позже, уже при новом поколении постоянных посетителей этого кафе, "Гаштет" превратился в "Гастрит".
В сравнении с немецким, французскому языку повезло больше. Он сохранился в городском фольклоре, что называется, в чистом виде. Так, известную и влиятельную в светских кругах княгиню Наталью Петровну Голицыну, ставшую прототипом главной героини пушкинской повести "Пиковая дама", в Петербурге за глаза называли La princesse Moustache (от французского moustache – усы), чаще, чем по-русски: "Княгиня усатая". В молодости она слыла красавицей, но к старости обросла усами и приобрела весьма непривлекательную внешность.
Музыкальный павильон в Павловском парке в кругах питерских меломанов был широко известен как Salon de musigue, хотя простой народ пользовался русским каламбуром, построенным по законам звукового соответствия: "Соленый мужик".
В XVIII веке в узком Тюремном переулке существовал крупнейший в столице картежный притон. Здесь проигрывались казенные деньги и личные состояния, игроки стрелялись и сходили с ума. Скандалы, грозившие закрытием притона, следовали один за другим, но каждый раз влиятельным игрокам удавалось их замять. Картежники стояли насмерть и готовы были скорее погибнуть, как древние спартанцы в легендарном Фермопильском ущелье, нежели лишиться своего игорного дома. С тех пор в Петербурге Тюремный переулок стали называть по-французски Le passage des Thermopyies.
В начале XX века в Петербурге был открыт Народный дом Николая II, который пользовался среди петербуржцев необыкновенной популярностью. Он считался образцом современной архитектуры. Его изображения часто появлялись в специальной и массовой литературе. Среди петербургских филокартистов бытует легенда о том, как однажды в Стокгольме была заказана партия открыток с изображением этого дома. Из-за досадной ошибки иностранного переводчика в надписи на открытке слово "народный" было переведено как "публичный". Тираж открыток прибыл в Кронштадт, где при досмотре с ужасом обнаружили прекрасно отпечатанный текст: "Публичный дом императора Николая II". Вся партия якобы тут же была уничтожена.
Это был не единственный курьез, связанный с буквальным переводом названия "Народный дом". Однажды, во время визита в Петербург французских военных кораблей, в Народном доме был устроен прием в честь моряков дружественного государства. На другой день во всех французских газетах появились крупные заголовки: "Reception dans la maison publique de Saint Petersbourg", что в переводе на русский язык означало: "Прием в публичном доме Санкт-Петербурга".
Впрочем, чужие языки таили в себе и политические опасности. Однажды их удалось избежать исключительно с помощью изящного лингвистического приема. За неделю до начала Первой мировой войны в Петербург с официальным визитом прибыл президент Французской Республики Раймон Пуанкаре. Ему устроили пышную встречу, в обязательную программу которой входило исполнение "Марсельезы" – мятежного марша восставших марсельцев, ставшего государственным гимном Франции. И, чтобы скрыть от русских исполнителей свободолюбивый текст революционной песни, пришлось прибегнуть к маленькой хитрости. К нотам, выданным музыкантам, был приложен невинный текст с бессмысленным набором русских слов: "Алена салом нос потри…", имитирующим бессмертные слова французского гимна: "Вперед, сыны отечества…" ("Alons, enfants de la Patrie…"). С помощью такой мнемонической уловки будто бы было легче запомнить ритм марсельского марша и при этом не заразиться опасными идеями от подлинного текста.
Обращение к оригинальным текстам, минуя услуги переводчиков, придавали городскому фольклору не только некоторую пикантность, но и окрашивали его благородной патиной интеллектуального блеска, тем более когда это касалось фразеологических конструкций с использованием подлинных латинских крылатых выражений, дошедших до нас через века и тысячелетия. Так, знаменитое донесение Юлия Цезаря римскому сенату о победе над понтийским царем "Veni, vidi, vici" ("Пришел, увидел, победил") стало смысловой частью пародийного двустишия, посвященного петербургскому ресторану "Вена":
В "Вене" три девицы:
Veni, vidi, vici.