Вопрос о том, почему и как не были завершены и не реализовались его реформы, – безусловно, об этом можно писать тома и книги. Это и революция, и война, и незаинтересованность, как бы даже в этом очень емком и коротком фильме было сказано, всего окружающего мира в том, чтобы Россия оторвалась от него – так, как сегодня, например, оторвалась Америка.
А у России были такие шансы и перспективы, неслучайно Столыпин говорил: "Дайте двадцать лет без войн и революций". Перед ней был собственный неосвоенный колоссальный рынок. Если говорить чисто технократическими категориями, как и сегодня модно, принято оценивать исторические процессы, ей даже не нужно было конкурировать за рынки сбыта в той мере, в какой такая конкуренция возникала между владычицей морей тогдашней – Британией и растущими амбициями бисмарковской по духу, но опрокинувшей его последние советы кайзеровской Германии.
Я буду говорить о другого типа причин неудачи этих реформ, которые и привели к революции: об отношении и сущности элиты русского общества тогда и сегодня; об отсутствии механизма и рычага соединения потенциала, энергетики, творческого потенциала народа (сегодня мы говорим "общества") и правящего слоя. Отсутствие этого механизма, оторванность элиты от народа в течение двухсот лет обрекала фактически на неудачу все гениальные концепции и реформы в Российском государстве: и реформы Сперанского, и реформы государевы, Александра Второго и, наконец, реформы Столыпина.
Что я имею в виду под сознанием элиты?
Столыпин для нас является примером той элиты, которая прекрасно понимала, во-первых, что Россия может быть только империей, и вне этой парадигмы, вне этих рамок своего существования она просто не может существовать, а приходит к деградации.
Слово "Империя" в двадцатом веке превращено было в бранное слово либералами последнего постсоветского разлива. А Столыпин прекрасно понимал, что основа любой исторической энергии России – это государствообразующий русский народ, и не стеснялся об этом говорить.
Сегодня же стыдливо заменяют слово "русский" на "российский". Хотя "российский" – это всего лишь гражданское состояние, этим гнушаться тоже не надо, это тоже завоевание человеческой культуры и политики. Но культуру, основу государственного народа, побуждения к продолжению себя в мировой истории рождает только нация – своими целями и ценностями национального бытия, со своей верой, мировоззрением, мироощущением, со своими историческими переживаниями.
Уничтожь вот эту сердцевину, вот это сердце, – и народ вытесняется на обочину мировой истории, потому что он утрачивает понимание смысла своего развития и существования. Он утрачивает даже библейский инстинкт продолжения рода. И мы видели, как именно вот такое отношение к народу и его растерянность привели к тому, что он ответил на этой демографической катастрофой конца девяностых годов, из которой мы пока еще только выбираемся, но отнюдь не вышли.
Это тоже для нас урок.
Столыпин прекрасно понимал, что Россия – это многоукладное и многонациональное государство. В его словах не было никогда ничего обидного по отношению к другим народам, которые осознанно вошли в Российскую империю, были соратниками в строительстве государства, были верными ему, защищали его от внешних врагов. Но, тем не менее, говорил и, мне кажется, это можно повторить сегодня, что русские государственные институты должны быть русскими по духу. В них, безусловно, должны иметь представительство все народы Российской империи со своими интересами, – но не в той мере, в какой это делало бы их вершителями судеб собственно наших русских. Это замечательный тезис, который тоже нужно усвоить всем реформаторам, которые кричат о том, что ни нация, ни народ не являются сегодня субъектом мировой истории и вообще исторического процесса.
Мы видим, как после Столыпина, после Октябрьской революции в большевистской марксистской доктрине, очень обоснованной и развитой по-своему, системной, безусловно, движущей силой, так сказать, протагонистом мировой истории, субъектом исторического делания была объявлена вненациональная, транснациональная общность – класс.
Мы видим, как в девяностые годы, в конце двадцатого века то же самое: опять не нация – движущая сила мировой истории, а индивид, гражданин мира, со своими правами человека, не связанными никакими узами с собственной цивилизацией. Это роднит вульгарно-либеральную доктрину в ее последнем, разумеется, нашего времени, выражении с марксистской и большевистской. В то время как классические либералы конца девятнадцатого века, возможно, перевернулись бы в гробу, услышав многие критерии сегодняшней демократии и прав человека, особенно когда символами таких прав и свобод становится не свобода к творческому проявлению сил своих, а свобода различных парадов и свобода объявлять норму ничем не лучше, а равной извращению. Элита – народ, русский народ был в корне – Столыпин в это безгранично верил.
Одни цитаты из его речей – а по свидетельству современников, он зажигал аудиторию, – свидетельствовали о том, что там нет ни грани фальши, ни грани политической конъюнктуры. Это убежденность человека в своей правоте, в своем служении.
Я в фигуре Столыпина сегодня ищу символ почти недосягаемой высоты отношения к своему государственному долгу. Отношение к власти как к служению, колоссальной ответственности за то наследие, которое передано этой власти предыдущими поколениями на сегодняшний день, и за будущее, – такое отношение для нас тоже должно быть уроком, примером и, наверное, труднодостижимым пока идеалом.
В каких условиях могут проводиться реформы такого масштаба и такой глубины, как видел их Столыпин?
Во-первых, когда мы оцениваем его опыт и сравниваем с концепциями сегодняшнего дня, – сегодня перед нами опять стоит проблема модернизации. Модернизация – это не создание отдельных научных центров (кстати, по отдельным научным направлениям и достижениям науки в советское время у нас не было недостатка в выдающихся ученых, в выдающихся достижениях). Дело не в этом. Дело в том, что ровное развитие регионов, гармоничное поступательное развитие всех сфер общественной материальной жизни, быта – вот основа для модернизации, которая должна коснуться жизни каждого человека. И социальная, и политическая модернизация, безусловно.
Для этого необходимо, действительно, доверие, доверие взаимное. Вера в то, что те, кто облечен властью, несут ответственность, а не требуют этой власти ради власти, ради материальных благ. В этом отношении даже враждебная, нигилистическая элита начала двадцатого века была, конечно, все равно гораздо более бескорыстной, чем элита нынешняя.
Для того, чтобы Россия шла вперед, нам нужна новая элита. Но как ее создать?
Мог ли Столыпин осуществлять свои реформы, и почему, собственно, деятельность первой Российской Думы всех созывов, на самом деле, не предотвратила ни революцию, ни последующее тяжелейшее развитие ее в большевистских, так сказать, обручах, которые сковали всю страну?
Кстати, это было возможно уже и на том этапе, и единственное, что вообще было возможным, потому что марксистская доктрина – великолепный инструмент для разрушения, но для созидания требовалось сковать Россию железными обручами. Отнять землю у крестьян, которую им обещали дать. А хотели ли те представители элиты, которые работали в первых Думах, созидать? И хотели ли они успеха тех или иных реформ?
Русский радикализм, о котором писали братья Трубецкие, проявился тогда во всей своей красе. Нам нужно все или ничего. Нельзя реформировать образование, потому что все равно это не будет так, как должно быть в идеале. Нам нужно все или ничего, революция или ничего.
Поэтому не для защиты государства, не для вывода его из кризиса, левые, но не только левые, а леволиберальные силы, кадеты пришли в Думу. Они требовали всего или ничего. Они поняли ценность государства как такового лишь в эмиграции, где они потом оставили в сборниках полные горечи воспоминания, суждения о самих себе.
Семен Франк писал, что прежде чем обвинять народ, который, правда, как он сказал, дважды проявил себя так, что это должно надолго отбить народнический зуд обоготворять низшие классы, но, тем не менее, прежде, чем обвинять народ, вспомните свою роль в разнуздывании самых низменных инстинктов под видом призыва, классовой ненависти под видом реформ и так далее. Это им бросал действительно Столыпин слова: "Вам нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия". Это ему, израненному взрывами, кричали те, кто сами устраивали террор "Ты палач!" – были такие. А он им отвечал спокойно и уверенно, и эта непоколебимая воля – тоже удивительный пример государственного деятеля: "Я не палач, я врач. Я врачую больную Россию".
Столыпин погиб от рук левых, но его одинаково ненавидели не только те, кто держал наготове бомбу, по выражению Ивана Солоневича, но и те, кто не хотел выпустить из рук розгу. Вот этот бесценный урок того, какие условия нужны для подлинной модернизации, мы должны вынести для сегодняшнего дня.
Для этого нужно хотя бы минимальное единство общества по основным вопросам прошлого, настоящего и будущего. А мы только нащупываем это единство, и оно периодически подвергается опять сомнению и тает, потому что слишком велики неурядицы, слишком велики несправедливости и грехи нашей государственной жизни. Слишком противоречит реальная жизнь, итоги последних экспериментов самим же демократическим постулатам, которые не терпят средневекового неравенства и средневекового уровня нищеты в двадцать первом веке, не терпят неравенства возможностей, и так далее.