Еще одним ударом по чувству собственного достоинства стало фиаско, которое она потерпела, пытаясь кормить грудью. Вначале Поппи была слишком мала, чтобы брать грудь. Она не могла делать сосательные движения. Но толстая, расплывшаяся медсестра из поликлиники, которая регулярно приходила осматривать малютку, заявила Меган (причем вела себя с ней нахально и снисходительно - это с ней-то, с будущим доктором!), что "младенчик" (какая фамильярность!) уже готов к тому, чтобы кормиться прямо "из матери" (пошла ты подальше, толстая корова!).
И Меган, которая прекрасно помнила зажигательные речи, которые сама же произносила перед будущими матерями района Санни Вью, в пользу вскармливания грудным молоком ("полным питательных веществ и антител и совершенно бесплатным, ха-ха-ха!"), сама никак не могла наладить этот процесс. Казалось бы, нет ничего естественнее на свете, чем вскармливать свое дитя грудным молоком. Но Меган чувствовала себя так, словно ей приказали расправить крылья и полететь.
Разумеется, теорию вопроса она знала досконально. Изучила ее, так сказать, от "А" до "Я". Надо было захватить пальцами сосок вместе с ареолой и вставить его в ротик ребенка. Но когда она пыталась сделать это на практике, Поппи вела себя так, словно мать собирается ее придушить. Она начинала истошно вопить. Меган умоляла свою дочь, разговаривала с ней, снова пыталась вставить в ее ротик свой твердый, как камень, сосок, удерживая при этом мордашку Поппи, так что с головки девочки спадала шерстяная шапочка. Но ничего не получалось. Через некоторое время мать и дитя начинали дружно всхлипывать.
Ребенок вел себя так, словно нуждался в помощи Национального общества защиты детей от жестокости родителей. Будь она побольше, то наверняка бы доползла до телефона и позвонила по номеру экстренной службы спасения. И Меган сдавалась. Она брала бутылочку, боясь, что в противном случае дочь умрет от голода.
Ее жизнь изменилась кардинальным образом. Теперь она почти не спала. Она вспоминала, как в детстве ее отец делал дочерям мягкие выговоры, когда те слишком капризничали или не в меру шалили. "Я устал сверх меры", - говорил он им тогда. И вот теперь то же самое происходит со мной, думала Меган. Я устала сверх меры. Я даже не могу спать, потому что не знаю, когда раздастся новый писк с требованием подать бутылочку или покачать на ручках, или сменить пеленку.
Через два месяца после рождения дочери она снова вышла на работу. Как врач она бы прописала самой себе - перед тем, как снова погрузиться в заботы трудового мира, - по крайней мере трехмесячный отпуск. Но как молодая мать она обнаружила, что это невозможно. Ей необходимо было как можно скорее доучиться год в качестве ординатора общей практики, а кроме того, она обнаружила, что нуждается в работе: Меган хотела напомнить себе о том, кем была в своей прошлой жизни.
Ее сестры помогали чем могли. Кэт присматривала за Поппи, когда Меган по утрам уходила в клинику, потому что "Мамма-сан" открывался только к обеду. Джессика приходила днем и принимала дежурство от Кэт. Кирк постоянно болтался где-то рядом и приносил Меган то пеленки, то другие принадлежности: приспособления для разогрева молока, погремушки и тому подобное. Но рано или поздно она оставалась наедине с ребенком и с бессонными ночными часами, и с этим всепоглощающим чувством разочарования в себе. Материнские обязанности она выполняла абсолютно неудовлетворительно. Но ведь так не может длиться вечно? Сестры, которые не всегда смогут ее замещать, слезы ребенка, которые она порой не способна остановить, эта маленькая квартирка, и вечный грохот, доносящийся с нижних этажей. Необходимо было что-то менять.
Меган очень любила свою дочь. Но она не могла постоянно ею заниматься - это не было заложено в ней природой. Она оказалась гораздо ближе собственной матери - Оливии, чем могла себе представить. А ребенок заслуживал большего. Меган отдавала Поппи все, что могла, но это "все" было до смешного ничтожно.
Она знала, что многие женщины справляются с беременностью и материнством без посторонней помощи. В клинике она встречала таких женщин каждый день. Одиночное материнство стало в наши дни, можно сказать, жизненным стандартом. Так почему же это дается ей так тяжело? Или все они чувствуют себя точно так же, как она, все эти несчастные одинокие мамаши? Теперь-то Меган на своей шкуре испытала, какова реальная жизнь в Санни Вью.
Между тем, год ее ординатуры подходил к концу. Скоро ей предстояло сдавать письменный экзамен, который в ординаторской среде считался самой легкой частью квалификационной сессии.
- А что если я провалюсь? - с ужасом спрашивала Меган доктора Лауфорда.
- Не провалишься, - отвечал он. - Никто не проваливается. Кроме тех, кто решил окончательно и бесповоротно сломать свою жизнь.
- Как ты себя чувствуешь? - спросила Кэт.
Рори выгнул спину и закрыл глаза. Лицо его было такого же цвета, как вчерашние бинты. Он тихо постанывал. Обезболивающие не помогали, или дозы просто не хватало для мужчины, которому только что провели операцию в области яичек.
Рори казалось, что его вот-вот вырвет, хотя в желудке у него было пусто. Почему-то в нем постоянно скапливалась непонятная влага. Сквозь бинты он чувствовал, что его бедные, распухшие яйца постоянно кровоточат. "Господи! - думал он. - Сколько приключений на задницу!"
- Как я себя чувствую? - переспросил он. - Как человек, которого вскрыли, а потом сшили заново. Если тебе интересно знать.
- Но ведь дело того стоит, не правда ли? - Кэт взяла его за руку. - Оно стоит всех этих страданий?
- Стоит, стоит, - слабо ответил он.
Она слегка коснулась губами его горячих губ.
Несмотря на то, что он чувствовал себя так, словно его кастрировали (ирония судьбы - операция как раз предполагала полное восстановление репродуктивности его мужского аппарата), Рори провел рукой по ее ногам. Длина этих потрясающих ног не переставала его удивлять. Он любил гладить их от колена до бедра. "Ты меня измеряешь", - смеясь, говорила Кэт в таких случаях.
- А что потом? - спросила она.
Он снова зашелся от боли.
- Когда все это заживет, - отдышавшись, сказал Рори, - я пойду и, знаешь, сдам анализ в какую-то бутылочку.
- Поговори с моим родственником Паоло, - посоветовала она. - Кажется, он делал это множество раз.
- Кэт, если есть на свете вещь, которой мужчину не надо учить, так это… О-о-о-х! - От боли у него на глазах выступили слезы. - Так это онанизм.
- И тогда они подсчитают твои сперматозоиды?
- Подсчитают. Попробуют их пощекотать. И посмотрят, насколько они прыгучие и здоровые. Посмотрят, есть ли они у меня вообще.
- Они есть, я в этом уверена.
Рори улыбнулся, глядя в ее озабоченное прекрасное лицо. Да, оно того стоило, потому что в результате он вернул эту женщину в свою жизнь. Правда, ей почему-то кажется, что самое трудное во всем этом деле - это встреча сперматозоида с яйцеклеткой.
Но, по опыту Рори, гораздо сложнее сохранить семейные отношения на долгие годы и вырастить ребенка. Жить вместе в качестве родителей - вот самое трудное испытание в семейной жизни, и где-то в глубине сердца он сильно сомневался, сможет ли вынести это испытание еще раз.
Мысль о том, чтобы снова стать отцом, одновременно воодушевляла его и пугала. Потому что Рори знал, сколько сил это требует от родителей. Но он не мог ей отказать. Если Кэт собралась родить ребенка, то - Господи, я тебя умоляю! - пусть она родит его от меня!
Позже к нему зашел сын и, усевшись на край кровати, с мрачным видом начал поедать предложенные ему грейпфруты.
- Значит, Кэт хочет ребенка? - спросил Джейк.
Рори весь сжался и попытался поправить бинты, чтобы хоть немного сбить пожиравшее его пламя боли.
- В конце концов, - с трудом выдавил он из себя, - они все хотят детей.
По мнению Кирка, отношение женщин к минету за последние годы сильно изменилось.
Когда он был подростком, минет считался неким призом, которым девушка награждала парня только в том случае, если считала, что с ним можно провести жизнь. Или, по крайней мере, ближайшие два месяца жизни. И парень, которому сделали минет, считал, что ему крупно повезло. Теперь все было иначе.
Теперь минет приобрел оттенок чего-то вынужденно-фальшивого. Женщины шли на него волей-неволей, потому что настоящий секс, старомодный, вагинальный, стал весьма редким явлением.
Нельзя сказать, что женщинам это нравилось. Но, по крайней мере, Кирк никогда не слышал, чтобы они жаловались на его быстроту.
"А теперь минет стал скорее актом милосердия. Что же изменилось в жизни за последнее время? Это нельзя было объяснить страхом перед беременностью", - думал Кирк. Потому что если девушек из окрестностей Сиднея, с которыми он имел дело в молодости, приводила в дрожь сама мысль о беременности, то современных независимых женщин этим не испугаешь - у них всегда в запасе всякие спирали, колпачки и пилюли.
Возможно, дело в том, что минет стал своего рода коммерческим приемом, способом поймать мужчину в сети, так чтобы он уже не смог уйти от женщины. Способом утверждения женской власти над мужчиной. Очевидно, ход рассуждений таков: если женщина согласна на минет, то с чего мужчине от нее уходить? Разве есть в жизни что-то лучше этого?
Он потрогал волосы женщины, которая стояла перед ним на коленях. Она была австралийкой, в Лондоне жила года два - осела здесь на некоторое время после продолжительного периода странствий. Но собиралась вернуться в Австралию к своей настоящей жизни.