- Очень забавный ребенок, - сказал Майкл, подхватывая на руки Хлою и запечатлевая на ее бесстрастном личике поцелуй. Она продолжала, не отрываясь, смотреть на экран. - В высшей степени забавный ребенок.
Вечером, собравшись ехать домой, Джессика и Паоло некоторое время сидели в машине и молчали. Он ждал, когда она подберет нужные слова. Потом она сказала:
- Все, что у тебя есть, - это я.
- А мне больше ничего не надо, - ответил Паоло.
17
Он вошел в клинику с робкой улыбкой на лице - огромный мужчина с какой-то медлительной, тигриной грацией в движениях.
Он сильно отличался от других мужчин, которые приходили на прием к Меган, и не только тем, что у него не было пивного животика, а его кожа не отливала синевой из-за нездорового питания (это являлось нормой для большинства живущих в окрестностях людей). Да, он был гораздо более подтянутым, но главное его отличие от остальных состояло в том, что он обладал какой-то старообразной вежливостью и мягкостью манер.
Боксер.
- С кем же вы сражаетесь на этот раз? - спросила Меган.
- С одним мексиканцем. Восходящей звездой. Я видел его пленки. - Меган уже усвоила: это значит, что он уже просмотрел бои противника на видео. - Очень техничный боксер. Для мексиканцев это редкость. Как правило, они любят молотить и отбиваться.
- Звучит устрашающе.
Робкая улыбка на лице.
- Посмотрим.
- А ваша дочь, Шарлотта, пойдет за вас болеть?
- Шарлотта. Нет, она останется с матерью.
Боксер был отцом-одиночкой. Его жена, также пациентка их клиники, когда-то бросила мужа с ребенком. У нее появился другой мужчина и на подходе был другой ребенок. Шарлотту воспитывали отец и его мать. Бабушка сидела с девочкой во время его тренировок. "Если бы не было бабушек и нянь, - думала Меган, - то наш район стал бы районом сирот".
Каждый раз перед боем боксер должен был проходить в клинике полное медицинское обследование. Последний раз у него вышел облом: Меган нашла в его моче следы крови, которые сигнализировали о том, что в почках имеется какая-то патология. У нее не было другого выхода, и она написала об этом в его медицинском заключении, после чего его не допустили к соревнованиям. Он был страшно разочарован, но принял приговор молча, как очередной удар судьбы. Большинство ее пациентов в таких случаях тут же начали бы кричать и скандалить. Но он был не из таких.
Теперь она смерила ему давление, проследила сердечный ритм, изучила сетчатку. Прослушала его голос на предмет хрипоты или глотания слов. А потом вручила ему маленькую пластиковую бутылочку.
- Нет проблем, - сказал он.
Меган испытывала к нему симпатию. Драться на ринге было для него единственным способом поддержать дочь. Но годы брали свое, бесконечные тренировки оказывались еще брутальнее, чем сами бои, и с каждым разом ему все труднее было проходить положенное медицинское обследование. Но что она могла поделать? Она должна была давать объективную информацию. Таков закон.
Боксер вернулся из туалета с мочой в пластиковой бутылочке. Меган взяла ее, чтобы написать имя, дату и подготовить к передаче в лабораторию. И застыла на месте.
Бутылочка была абсолютно холодной.
Меган взглянула на боксера. Даже несмотря на кофейного цвета кожу, было заметно, как тот покраснел.
Это была не его моча. В противном случае она была бы еще теплой. И Меган знала, что при анализе этой мочи в лаборатории в ней не обнаружат ни малейших следов крови.
Но она ничего не сказала, и пару дней спустя подтвердила, что боксер прошел обследование благополучно.
Потому что Меган начала понимать, что ради своего ребенка человек пойдет на все.
На все.
- Есть нечто, о чем я тебе раньше никогда не говорила, - сказала Джессика.
У нее не было ни малейших причин признаваться в этом. А уж сегодня ночью тем более. Вообще не было никаких причин ему об этом рассказывать - ни сегодня, ни когда-либо еще. Но Джессика чувствовала, что ее слишком тяготит этот секрет, который она держала в себе так долго. Ее муж имел право знать.
Паоло перекатился на свою сторону кровати и подпер голову рукой.
- Так что же это? - спросил он.
- У меня был аборт.
В слабо освещенной спальне повисло молчание. Это тяжелое слово "аборт" словно возвело между ними преграду. А потом Паоло постепенно начал понимать.
- Ты хочешь сказать… что? Ты хочешь сказать, что у тебя был аборт до нашей встречи? Еще до меня?
Она кивнула.
- Это было задолго до нашей встречи. Тогда я училась в школе. Мне было шестнадцать лет.
Он пытался осознать эту информацию. Факт аборта и его жестокую иронию. Женщина, которую он любил, которая больше всего на свете мечтала стать матерью, в прошлой жизни прервала беременность. Нет, это случилось в той же самой жизни, в какой она вышла замуж за него, Паоло.
- Зачем ты говоришь мне это теперь, Джесс?
- Я хочу, чтобы ты все понял. Это наказание за мой аборт.
- Наказание?
- Причина, по которой я не могу родить. Я однажды убила своего ребенка!
- Джесс, ты не права. Никакое это не наказание.
- Я разрушила себя изнутри. Я знаю, что это так. - Она говорила абсолютно спокойным голосом. Свое положение она обдумала давным-давно. И теперь должна была принять этот приговор как данность. - И ничьи слова не убедят меня в обратном. Это мое наказание. Я его заслужила. Мне очень жаль, что ты подвергаешься этому наказанию вместе со мной.
- Джессика… Это никакое не наказание. Просто так случается. Сколько тебе тогда было лет? Шестнадцать? Ты не могла тогда рожать - ты сама еще была ребенком.
- Кэт меня выходила. Отец вообще ничего не знал. Мы все устроили так, словно я поехала на экскурсию. И теперь я думаю: как я обошлась со своим телом? Я убила своего ребенка. И теперь мне приходится за это расплачиваться.
- Никакого ребенка ты не убивала, Джесс.
- А потом мы удивляемся, почему наши тела отказываются работать! Паоло, я не знаю, что со мной: то ли я подорвала свое здоровье, то ли Бог преподает мне урок.
- Бог не может быть таким жестоким.
- Но я твердо уверена, что все мои проблемы - все наши проблемы - начались именно тогда, в тот самый день. Это наказание. Как еще это назвать?
- Ты любила этого парня?
Ему очень хотелось ее успокоить. Искренне хотелось. Но в то же время в нем поднималась ревность: оказывается, кто-то еще обладал женщиной, которую он любил! По природе он не был жестоким человеком, но сейчас, попадись ему этот мужчина (не мужчина, а гнусный щенок!), он бы ему врезал как следует!
- Он учился в нашей школе. Был футбольной звездой. Все девчонки сходили по нему с ума. Не знаю, можно ли это называть любовью, но тогда мне так казалось. Прости, прости меня!
- Все нормально.
Паоло был тронут. Он не перестанет ее любить. Ничто не может заставить его разлюбить эту женщину. Их любовь не зависела от внешних обстоятельств и прочих условностей.
- Мы были вместе только один раз. И когда на следующий день я пришла в школу, оказалось, что он разболтал об этом своим друзьям, и все надо мной смеялись. Они говорили, что я шлюха, хотя он-то знал, что я была девственницей. У меня даже кровотечение еще не остановилось, а они надо мной насмехались.
Паоло обнял ее и прижал к себе.
- Я тебя люблю, - сказал он. - А тот парень был не достоин тебя, и никакого наказания тебе за это быть не может.
После признания Джессики прошли недели и месяцы, и Паоло заметил, что между ними что-то изменилось. Он боялся, что отсутствие ребенка в конце концов их разлучит. Но вместо этого они с каждым днем становились ближе друг другу. Теперь они старались держаться своего дома и людей, которые их хорошо знали. Потому что, стоило им выйти за пределы своей орбиты, даже для того чтобы проведать его родителей в Эссексе, как тут же начинались бессмысленные расспросы, которые задевали их за живое.
- И когда же вы, влюбленные пташки, наконец совьете настоящее гнездышко? - любила спрашивать его мать, обычно рассказав предварительно какую-нибудь умилительную историю из жизни своей внучки Хлои.
- У нас и так есть гнездо, ма, - раз за разом повторял ей Паоло, так что в конце концов она перестала спрашивать. - Мы семья из двух человек.
Поппи спала в своей кроватке.
Она занимала в ней совсем мало места. Лысая головка девочки с выпяченным лбом была чуть повернута набок, ручки подняты вверх, словно у тяжеловеса, который собирается взять вес, ладошки сжаты в миниатюрные кулачки. Никаких простыней в этой детской колыбельке не предусматривалось. Она была больше похожа на прочную сумку с углублениями для головки и ручек младенца - абсолютно безопасная и надежная, и тем не менее Меган никак не могла избавиться от страха: ей казалось, что ее дочь может умереть в любой момент.
Она сидела на кухне и пила ромашковый чай, третью ночь подряд без сна и отдыха, но даже в эти ночные часы улицы Хокни были полны народа: кто-то смеялся, вопил и дрался. И когда по лицу Меган потекли слезы отчаяния, она подумала: "Наверное, это и есть послеродовая депрессия. Неужели хоть одному мужчине знакомо такое состояние?"
Она была измучена до предела, до ужаса опустошена и чувствовала себя полной неудачницей. Впрочем, как иначе она могла себя чувствовать в такой ситуации? Разве кому-нибудь на ее месте удалось бы избежать депрессии?