Самолеты сухопутного базирования конструкции Константина Калинина, успешно применявшиеся на аэрофотосъемке в 1930-е годы.
Использование самолетов К-4 (лучших в то время для выполнения картографических работ) в Арктике и на трассе БАМа было невозможно из-за отсутствия там аэродромов.
С того дня, как Федя Румянцев заглянул и кабину настоящего аэроплана, мечта о полетах, в которой он долго стеснялся признаться кому-либо, превратилась в реальную цель. Правда, он опасался насмешек. Скажут еще: куда тебе, заморышу?.. И в самом деле, Федор был не очень крепок с виду. Семья жила в крайней нужде; чувство голода было хорошо знакомо всем в доме Румянцевых. Но не унывали, держались дружно, помогали друг другу, чем только могли.
Самыми счастливыми были часы, когда после скудного ужина семья Румянцевых собиралась у керосиновой лампы. Кто-нибудь из тех, что повзрослей, усаживался поближе к свету и раскрывал книгу. Чтецом чаше других был брат Сережа - хромой от рождения, добрейший по натуре человек и всеобщий любимец в доме. Иногда на подмену ему садились к огню строгая старшая сестра или кто-то из квартирантов. В благоговейной тишине начиналось чтение Пушкина, Некрасова, Лермонтова или старинных трагедий из растрепанного сборника со странным названием "Златоцвет".
Федору особенно нравились стихи о полетах, и он любил повторять их наизусть по дороге, когда случалось идти одному куда-нибудь далеко:
По небу полночному ангел летел.
И тихую песню он пел.
Стихи сокращали путь даже если не всегда попадали под размеренный шаг. А лермонтовские просто завораживали неземной своей силой, и мальчику грезились яркие звезды над головой, проплывавшие внизу призрачные облака, затягивающие землю, и грозное пение ветра в растяжках-тросах, удерживающих несущие плоскости самолета.
Это было время, когда авиаторы еще только осваивали ночные полеты. Возможно, именно в тот ясный полдень, когда Федя Румянцев впервые увидел самолет аэросъёмки, на другой стороне планеты в темноте ночи где-то над Андами тщетно искал спасения молодой французский летчик Гийоме. Его товарищ Антуан де Сент-Экзюпери, участвовавший в спасательной операции напишет повесть "Ночной полет", и, может быть, самые сильные страницы этой книги - о том, какое чувство безысходности охватывает человека, когда он в полете теряет землю из виду.
Искусством слепых полетов в те годы упорно овладевали русские летчики Стерлигов, Спирин, Ноздревский. Учились они днем, но в закрытых кабинах, пытаясь вести машину только по показаниям аэронавигационных приборов. Для подстраховки во второй кабине контролировал ситуацию инструктор. Учились летать и над морскими просторами с помощью компасов и астрономического ориентирования. Жертв среди смельчаков было немало. Им на смену за штурвалы садились новые добровольцы. А где-то за партами чертили на полях школьных тетрадей профиля летательных аппаратов совсем юные романтики, грезившие наяву видениями сонных дирижаблей, жаждущие "переступить черту" земного притяжения, бросить вызов "холоду пропастей бездонных".
Проникновение бескрылого существа в "пятый океан", особенно на аппаратах тяжелее воздуха, противоречило всему многовековому опыту обитания человека на земле. И эта новая, неземная среда была одновременно и притягательной, и пугающей.
Победы инженеров не решали всех проблем. Росло понимание, что человек в небе - совсем другой человек.
Чтобы стать настоящим летчиком - профессионалом, то есть тем, кто умеет летать и жить в полетах, человек должен измениться, должен многое преодолеть в себе - не только естественный страх высоты. Разумеется, нужна смелость. Но одной природной отваги недостаточно, более того ока может оказаться губительной. Необходимо научиться противостоять опасным иллюзиям пространственного положения, возникающим у земного человека на высоте под воздействием скорости, агрессивной среды, при отказах техники.
Поначалу наибольшие неприятности приносили отказы техники. Но к концу XX века, когда авиатехника станет гораздо надежней, специалисты по безопасности полетов придут к выводу, что машина подводит человека лишь в десяти-пятнадцати процентах случаев, а человек сам себя - в шестидесяти-восьмидесяти.
Далекие от техники поэты первой четверти XX века пытались по-своему исследовать это новое, загадочное, необычайно волнующее психологическое состояние человека - человека летящего. И Федя Румянцев старательно записывал, по обычаю тех лет, в девичий дневник-альбом сестры свое любимое - из Валерия Брюсова:
Над поколением пропела
Свой вызов пламенная медь.
Давая знать, что косность тела
Нам должно волей одолеть,
и из Александра Блока:
Ты нам грозишь последним часом
Из синей вечности, звезда…
Но гибель не страшна герою.
Пока безумствует мечта!
Сестра поблагодарила, но вздохнула - ей больше нравились лирические, теплые стихотворения. И без того жизнь была скудной и неласковой. У старших свежи были в памяти ужасы гражданской войны. Беда еще бродила где-то рядом. Отголосками грозы доносились вести о том, что в соседних краях людям живется гораздо хуже. Говорили шепотом об эпидемиях, голоде, о вымирающих деревнях. Иногда в городе появлялись и куда-то сразу исчезали беженцы. И то, его семья Румянцевых держалась, казалось счастьем, которое надо было обязательно сберечь. На вечерних посиделках обычно просили почитать что-нибудь "чувствительное".
И слушали, затаив дыхание, в глубокой тишине; разве что кто-нибудь всхлипнет, бывало, в полутьме.
Федя слезливостью не отличался; телесную боль и всякие ушибы-порезы переносил стойко. Однако из всей семьи он был, пожалуй, самым мягкосердечным, порой до сентиментальности. Для подкрепления стола в доме держали кроликов. Федя очень любил с ними возиться, приносить им травку повкуснее. Ему в радость было заботиться об этих беззащитных созданиях. И он очень горевал, когда наступало время забоя. На весь день тогда Федя убегал из дома - куда-нибудь подальше, только бы не видеть и не слышать происходящего. И хотя частенько жили впроголодь, он не мог себя пересилить - ни разу даже не попробовал крольчатины.
Когда старший брат Сергей узнал, что Федя мечтает стать летчиком, он очень удивился и грустно покачал головой:
- Ты у нас такой жалостливый - и в летчики?!.. Ой, не ошибись, Федя, подумай еще хорошенько. Туда, братец ты мой, таких ли бойцов подбирают, соколов-ястребов! А ты прямой, не очень увертливый, злости в тебе вовсе нет, да и крови боишься…
Старший брат обладал какими-то особенными душевными свойствами. Почему-то только ему - единственному в семье - все поверяли свои тайны. И Сергей всерьез встревожился за младшенького. Профессия летчика в те годы была в чем-то сродни цирковому искусству: смертельный номер… под куполом… без сетки! На городских кладбищах обычными стали надгробия с прибитыми к постаменту пропеллерами - такой утвердился обычай у "летунов". И все они погибали молодыми. Но разве похож был Федя на дерзкого, бесстрашного воздушного акробата? Сердце сжималось: убьется ведь - такой он неуклюжий…
Правда, Федя сказал, что хочет быть не пилотом, а навигатором, воздушным наблюдателем.
- А кто это - наблюдатель? - спросил Сергей братишку. - Подумай, прошу тебя… Еще подумай!
Федор и сам понимал, что по многим статьям уступает своим бойким, отчаянным сверстникам, но мечта о полетах не отпускала его ни во сне, ни наяву: "Был радостен сердцу железный обман…" Грамоте Федя обучился рано, играючи, сам даже не заметил как - она перешла к нему от брата и Пестры. В школе его определили сразу во второй класс - семье на радость и облегчение. Занятия давались легко, уроки обычно успевал приготовить еще в классе или у товарищей, поскольку своих учебников у него не было. Более того, помогал одноклассникам разобраться в задачках по физике, по математике.
Очень любил Федя рисовать. Чаще всего изображал он парящих птиц или что-нибудь на библейские темы - крылатые человеческие фигуры в свободном полете среди звезд и облаков. И еще - глаз, взирающий с высоты на землю: око летящее. Мать была верующей, и хранила у себя подобранные ею в каком-то разоренном церковном подворье книги без обложек, но с прекрасными гравюрами Гюстава Доре. Впрочем, смысл рисунков Феди вполне отвечал настроению времени - уверенности во всемогуществе человеческого разума. "Люди станут боги, или их громом пришибет…"
Затем Федю увлекло другое чудо XX века - радиотехника. Когда в гости к Циолковскому приехал изобретатель радио Попов, вся Калуга заговорила о встрече этих двух великих людей. Федор сделался самым ярым активистом городского Общества друзей радио. Даже участвовал в кампании радиофикации Калужского района. На призыв: "Радио - в массы!", добровольцев откликнулось множество. Крылатка Циолковского незримо витала над городом, будоража молодые умы.