Отсюда же и различие в восприятии права и справедливости , присущее сербам, которые, "часто считают неправедным даже точное исполнение закона, поскольку оно не учитывает конкретные обстоятельства во всяком отдельном случае" . Формальная процедура в их разумении убивала человечность. Но это, с одной стороны. С другой – в самом таком подходе сквозило практическое отрицание права, а потому и конфликты, увы, столь частые в истории независимой Сербии, решались не в рамках юридических процессов, а в лобовых столкновениях. Почему и были так "популярны" политические убийства. Вспомним хотя бы расстрел Еврема Марковича, весьма "странную" смерть в тюрьме его супруги Илки и Елены Кничанин, ликвидацию лидера контрзаговорщического движения в армии капитана Новаковича и Салоникский процесс, когда на основании явно сфабрикованных улик был расстрелян экс-глава заговорщиков, полковник Драгутин Димитриевич. Какая "судьба"! Человек, преступивший закон и уничтоживший последних Обреновичей, сам затем пал от руки неправедной власти.
Как видим, насилие в различных проявлениях (причем – и "сверху", и "снизу") являлось важнейшим фактором политического развития Сербии . В чем, сосбственно, в свете сказанного выше, нет ничего удивительного…
И еще одно объяснение столь своеобразной культуры участников политического процесса в Сербии. Оно тесно связано с особенностями менталитета сербов.
Как известно, многовековые конфликты с Турцией привели к формированию у них конфронтационного сознания, и это во многом определяло специфику внутренней жизни. В условиях незавершенности процесса "освобождения и объединения сербов" (что всегда оставалось для той же Радикальной партии задачей первейшей; в том числе и после появления в 1878 г. на сербской границе Австро-Венгрии – нового врага, "сменившего" турок и занявшего Боснию и Герцеговину), такое сознание экстраполировалось и на отношение к "другому" внутри страны. Потому-то и рассматривали соратники Пашича напредняков – сторонников модернизации и проводников про австрийского курса, – как новых Бранковичей, или (говоря языком более ранней эпохи), как "внутренних турок". Им радикалы отказывали даже в праве на патриотизм. "Люди, которые довели Сербию до Сливницы , – твердил их лидер, – не могут упоминать о национальной политике, о сербском освобождении и достоинстве Сербского королевства" .
Этот подход также можно понять: всего за сорок с небольшим лет (1875–1918) страна пережила шесть войн и два восстания. И, соответственно, мир для ее граждан (не важно, внешний или внутренний) был по-прежнему окрашен в черно-белые тона: друг – враг, свой – чужой, мы – они…
* * *
После столь долгого экскурса вернемся к нашему тезису о том, что "золотой век сербского парламентаризма", несмотря на демократизацию политического процесса в результате смены династий и принятия конституции 1903 г., сохранил "родовые черты" прошлой эпохи – "по ряду базовых позиций ситуация оставалась прежней".
Во-первых, партийная разделенность в стране по-прежнему не соответствовала политическим пристрастиям граждан. На всех предвоенных парламентских выборах обе радикальные партии стабильно получали 70–75 % голосов . Народ не воспринимал старо– и младорадикалов как что-то принципиально отличное друг от друга – их раскол трактовался в его сознании всего лишь как столкновение личных амбиций в едином радикальном пространстве. Так что былая, сложившаяся еще при Обреновичах, раздвоенность населения страны на радикалов и не-радикалов , оставалась актуальной вплоть до 1914 г., когда младорадикалы впервые вошли в антипашичевский предвыборный блок с напредняками и Народной партией. Тем самым, начинали складываться предпосылки для реального политического плюрализма и перехода партии Н. Пашича в оппозицию . Однако реализации этой, имевшей, вроде бы, перспективу, тенденции помешало начало Первой мировой войны. Очередные выборы не состоялись, и еще четыре года, т. е. до конца существования независимой Сербии в 1918 г., вождь старорадикалов оставался в кресле премьера.
Во-вторых (что органично вытекает из первого пункта), разделительные линии в стране и в начале XX в. проходили по идеологическим , а не по социальным швам, как то было характерно для европейской партийно-политической практики. Сербские социал-демократы, а равно Крестьянское согласие, претендовавшие на роль классовых партий, так и остались маргинальными организациями, поскольку большинство ремесленников определилось в пользу независимых радикалов; крестьянство же, как и прежде, стояло за партию Пашича.
В-третьих, отношения большинства и меньшинства в парламенте были столь же традиционными: большинство всеми средствами стремилось навязать свою позицию; меньшинство же агрессивно демонстрировало, что по каждому поводу имеет отличный от власти взгляд . Обструкции оппозиции с блокированием кворума (по принципу чем хуже, тем лучше), нецензурщина, оскорбления действием – вполне рядовые явления в скупщине во время "золотого века сербского парламентаризма" . А как иначе, ведь по суждению М. Протича – одного из авторов весьма претенциозной "Новой истории сербского народа", "динамика политической борьбы, как мотор развития, есть главный критерий парламентской демократии" . Дефиниция, заметим, столь же броская, сколь и мало что в политической жизни Сербии после 1903 г. объясняющая .
Следствием же такой "борьбы" были частые роспуски парламента – ни один его состав не доработал отведенный ему по конституции срок.