Такие взаимоотношения "верхов" органично дополнялось действиями "снизу" – смена партийных режимов часто сопровождалась уже не политическим, а физическим террором. Так, в 1887 г., после прихода к власти либерально-радикального блока, имел место буквальный линч напредняков – "народный вздох", – когда по всей Сербии прокатились погромы, и было убито 150 человек . И в мае 1889 г., уже в Белграде, продолжилось "линчевание" тех же напредняков прорадикально настроенной толпой. Причем инцидент этот был благосклонно воспринят, если не санкционирован, Костой Таушановичем, новым министром внутренних дел из радикалов . А всего за десятилетие 1887–1896 гг. погибли 384 члена Напредняцкой партии .
Спрашивается, как же объяснить наличие в Сербии столь жесткого внутреннего антагонизма, доходившего до неприкрытых и, порой, массовых зверств?
Ответ, думается, в первую очередь связан с тем, что на рубеже веков сербское общество во многом сохраняло традиционно-патриархальный характер. Предпринятая в начале 1880-х годов напредняцкой властью попытка пришпорить развитие страны, по сути захлебнулась, приведя к острому внутреннему кризису, завершившемуся отречением в 1889 г. Милана Обреновича. "Инстинкты массы, – писал современник, – все больше восставали против модернизации государства" . Сумев уловить их, артикулировать и трансформировать в форму мощного народного движения, традиционалисты-радикалы смели горстку реформаторов. Их предводитель С. Новакович позднее констатировал: "Движимые самыми благими намерениями, мы желали добиться всего быстрее, чем то соответствовало природе вещей. Потому и за результаты, которых мы достигли, было заплачено слишком дорого" .
А раз так, то печальная судьба сербских "западников" не кажется неожиданной. Напротив – она объективна. Согласно "диагнозу" гостя из России, "для претворения формул либерализма в жизнь в Сербии не хватало малого: среднего сословия, городов и городской культуры" . Всего-то! Сословие же среднее – этот людской ресурс любого прогресса, имело мало шансов народиться и массово развиться у сербов, ибо, по словам Милана Обреновича, они "уважали только три занятия – быть пандурами , чиновниками и крестьянами" . Последними, понятно, в подавляющей части. Отсюда – их негативное отношение к "урбанизации": "Пастухи и земледельцы, сербы не видят необходимости селиться в городах" . Соответственно, и городскую культуру они принимали в штыки. "Крестьяне буянят на сходках: не хотим людей в пальто", – писал очевидец в 1905 г. А радикальный официоз, "Самоуправа", призывал: "Село и крестьянин еще сохраняют сербскую народную мысль, и им необходимо уничтожить влияние города, этого гнезда иноземщины" .
Вместе с тем, город – в представлении "заведенного" радикалами крестьянства – был не только синонимом модернизации (той самой "иноземщины"), но и средоточием государственой системы – экономически немотивированной, насильственной машины, десятилетиями державшей сербское село под тяжким надзорно-налоговым прессом. Во время Тимокского восстания 1883 г. эти антисистемные настроения низов проявились в требовании перебить всех, носящих униформу и получающих жалованье . Как видим, скрытая до поры до времени ненависть к "мундиру" трансформировалась чуть позже в неприятие городского костюма вообще: в 1889 г. толпа в Белграде закидывала камнями всех, чья одежда и поведение напоминали интеллигентов-напредняков. Двумя же годами ранее (на селе) селяки-радикалы в первую очередь "линчевали" представителей местных напредняцких властей : функционеров общин и полицейских чиновников .
Без понимания этого исторически-негативного отношения крестьянства к любой навязанной власти (а радикалы в своем отрицании всех правительственных новаций лишь усиливали степень его ненависти к чиновникам – представителям и проводникам государственной воли ), невозможно объяснить столь высокий градус его же антимодернизационого настроя – "закрытое общество" противилось хоть малейшей попытке приоткрыть себя, особенно если таковая предпринималась "сверху"…
Итак, первопричиной внутреннего столкновения в Сербии был идеологический конфликт, особенно обострившийся после обретения ею независимости. Он выражался в дихотомии: "либеральная идея – традиция", органично перекликаясь со знаменитым русским спором "западников" и "славянофилов" .
Вторая причина того, что политическая культура в Сербии находилась на столь "европейском" уровне, также была связана с патриархальностью – этим основным качеством сербского социума рубежа веков. В условиях, когда местечковая лояльность превалировала над национальной , а "патриархальные личные связи и равенство еще не успели замениться безличными отношениями, которые порождает индустриализация" (по точной дефиниции британского интеллектуала из 1918 г.), политическая партия воспринималась как одна семья, parteigenossen – как братья, а партийный лидер – как отец.
Все это придавало межпартийной борьбе характер семейных ссор, наполняло ее излишними эмоциями и страстями. Тем самым опрощалось, становясь слишком "фамильярным", и отношение к государству – сам его образ переходил из сферы сакральной в область почти обыденной жизни. И в результате, находившиеся у власти партии, теряя дистанцию по отношению к нему, нередко смешивали общий и частный интерес. Государство, таким образом, становилось средством реализации партийных, а кое-где и личных амбиций. И… компромисс был невозможен. Потому и сама политика, повторим, воспринималась многими не как способ "рационализации конфликта" , но как "война всех против всех". И, как следствие такого подхода, постоянные столкновения позиций (разница между которыми была зачастую совсем не принципиальной!), хаос и нестабильность являлись характерными чертами политического процесса в Сербии. В таких условиях авторитарная политическая культура, сопровождавшаяся насилием, не имела возможности измениться и дорасти до высот толерантности; следовательно, идея безконфликтного решения проблем была обречена на невостребованность …
Резюмируем: когда общественная дисциплина, да и весь политический процесс , базируются на личностных, а не на формальных принципах, то чувство долга к своему ближнему кругу (родственников, земляков, друзей), как того требовал старый обычай , проявляется у его участников заметно сильнее, чем общегражданская ответственность, закрепленная законом. Это мы и наблюдаем у сербов на рубеже веков. Соответственно, "другой" в их глазах представал не как представитель своего сообщества, думающий по-иному, но как "чужак", отношение к которому было соответствующим. Что ж, как заметил в 1912 г. Йован Жуйович – академик и министр, – "даже у интеллигенции не всегда присутствуют основные понятия о государственной организации" .