Лидочка позвонила домой в Дубну и сообщила родителям о своем желании сменить отделение. Мать восприняла это крайне отрицательно, вышла из себя, обругала Лидочку и даже пустила слезу. А потом заявила, что Лида уже большая и если считает, что именно так нужно, то пожалуйста! Но тогда нечего спрашивать советов у родителей, потому что иначе, как очередным сумасбродством, ее уход на заочку они назвать не могут. На том связь с домом закончилась. Очевидно, навсегда.
Неожиданно комнату для них, и недорогую, нашла явившаяся, как обещала, Серафима.
Лидочка проворно собрала в одну сумку все немногочисленные одежки, Илья набил рюкзак книгами, журналами и рабочими инструментами, а в большую коробку, найденную на помойке, бережно уложил компьютер, монитор и магнитолу. И можно было переезжать.
Квартира находилась возле станции метро "Марьино". Унылый район, тесный от многоэтажек. Добрались на такси.
Им навстречу вышел хозяин, представившийся по телефону Львом Аполлоновичем. Большой широкий шкаф в очках, с рыжеватой бородой и патлатый.
- Здравствуйте! - приятным низким голосом сказал он. - Какие вы еще молодые! Манатки все ваши?
- Да!
- Ну, давайте помогу перенести!
И Лев Аполлонович поволок в комнату коробку.
- ЭВМ? - поинтересовался он. - Будешь на компьютере работать?
Илья бодро кивнул.
- Молодец! - улыбнулся хозяин. - Только не забывай оплачивать свет по счетам Чубайса!
Илья с Лидочкой вошли вслед за ним в комнату, где им теперь предстояло жить.
Что ж, дареному, равно как и взятому напрокат коню в зубы не смотрят…
Первый этаж. Окно с решеткой, довольно слепое, грязноватое, наполовину задраенное полотном. Холодильник в углу. Широкая старая тахта. Столик, стул. Сальные обои наполовину содраны. Если разложить вещи и установить компьютер и магнитолу - в комнате еще можно лежать, стоять и сидеть. Но ходить по ней уже нельзя - этого не позволят ее габариты. Зато она в углу квартиры. Закроешь дверь - и отделен от всех: от маленького мира дома - дверью, от большого мира снаружи - полотном. Сиди себе, работай, или спи, или читай, или играй на компьютере. Красота! Но если гостей звать, то по одному. Четыре человека в комнате не поместятся. И три-то с трудом… Да кого им звать!
Илья медленно снял очки, которые стал носить совсем недавно, и принялся их задумчиво протирать. Лидочка тотчас с удовольствием шлепнулась на мягкую, продавленную ямами тахту.
- Большое дело провернули, - проговорил Илья. - Теперь пока за жилье можно не беспокоиться. По-моему, Лев Аполлонович - дядька милый. Ну да поживем - увидим!
И потекла новая жизнь в маленькой затерянной комнате на задворках мира. Очень крепко и сладко спалось вдвоем, в объятьях друг друга, на широкой мягкой тахте.
Илья плюнул на заочку и пассивно бросил институт, то есть просто не явился на регистрацию переведенных на заочное отделение. И автоматически отчислялся рано или поздно, но это его уже не интересовало. Он - ушел из Литинститута. Навсегда.
Зато приложил все силы и устроил на работу Лидочку. И теперь она служила курьером в фирме, торгующей оргтехникой, с самого раннего утра до пяти часов вечера моталась по городу, и только по смеркающейся Москве возвращалась на метро в Марьино.
Наступила холодная прелая осень. Илья сутулился за компьютером, глядя на мерцающий экран и изобретая новые вирусы. На работу его по-прежнему упорно не брали.
Лев Аполлонович действительно оказался милым, чувствовал себя перед всеми виноватым, всем пытался помочь и робко улыбался - грузный и очкастый. Но иногда вечерами, когда к нему приходили приятели, все резко менялось.
Хозяин шумел и гудел, как старый холодильник, жег свет и вел бесконечные разборки. Допоздна из кухни, где сидел он с друзьями, слышались споры, звон стаканов и крики. Странно мерцал, помаргивая, абажур. Потом голос хозяина переходил в дикий рев, и было слышно, как грозный Лев колотит кулаком по столу.
После таких пьянок Лев Аполлонович становился невменяемым и свирепым, правда, все равно довольно безобидным, но неприятно-режущим душу. Он подолгу спал и валялся в полутемной комнате на кушетке тяжелым мешком. Просыпался в похмелье и, свекольно-бордовый и вареный, постанывая от головной боли, ковылял на кухню пить кефир.
И вновь превращался в кроткого, вдруг понимая, что набузил и наскандалил, и словно просил за это прощения. Заходил к жильцам, спрашивал, не надо ли помочь и как они живут. Слащаво, жалко улыбался, заискивал и лебезил, бесконечно извиняясь и допытываясь, не обидел ли кого.
Так повторялось довольно часто.
И тогда Илья и Лидочка прибегали к давно испытанному средству: осторожно закрывали дверь в свою комнату и сидели тихонечко, занимаясь своими делами, почти не выходя и не обращаясь к хозяину, стараясь вести себя так, словно их нет в квартире - не видно и не слышно. И действительно, никто их не трогал и не беспокоил. Только доносились голоса поддавших, непонятно откуда берущихся корешей Льва Аполлоновича, звон стаканов и новые перебранки…
Хозяин служил грузчиком в магазине. И женщина у него была. Он ее всегда в разговорах называл "моя подруга". Поэтому Илья с Лидочкой стали величать ее "подруга Льва Аполлоновича".
Пару раз их навещала Сима. Снова жаловалась на любвеобильного отца. Рассказывала, что видела его не раз в ЦДЛ с красивыми молодыми девицами. А потом внезапно поинтересовалась второй, двоюродной сестрой Ильи, а значит, и своей.
- Познакомить? - спросил Илья. - Она здесь теперь учиться.
Сима замялась:
- Я сейчас готовлюсь к экзаменам в университет, очень некогда… Немного попозже…
А попозже Илье вдруг предложили работу.
22
Вадим отлично помнил, как все когда-то началось. Раньше их дачной жизни. Ариадна ждала ребенка и, тяжело переступая, шлепала по квартире. Жили тогда у ее родителей.
- Маргарррита! - привычно мерзко орала подлая красавица Алена, помахивая ярким хвостом.
Громогласно беседовал по телефону великий Величко. Теща тихо обсуждала с домработницей меню сегодняшнего обеда. Вадим сидел в комнате за письменным столом и нервно грыз ручку. Стихотворение не получалось.
Грузно, держась одной рукой за большой живот, подошла сзади Ариадна. Заглянула в листок бумаги. Прочитала написанное. Перечитала. Задумалась…
- А знаешь, мне кажется, здесь лучше слово "идут" заменить на "бредут". Динамичнее и выразительнее. А вот здесь напиши "Такая осенняя встреча…" Получится не слишком стандартно.
Вадим тоже вчитался в свои строки и поправил их.
- А что еще? - с надеждой спросил он.
Ариадна тяжело опустилась в кресло:
- Сейчас… дай подумать…
После рождения Симы жене стало труднее находить время для поэзии, но немного позже, на даче…
Очевидно, об их совместном творчестве давно догадались старшие Величко, но предпочитали помалкивать и не вмешиваться в жизнь молодых. Вероятно, когда-то Маргарита Даниловна делала попытки, как большинство матерей, руководить жизнью замужней дочери, но получила решительный отпор и притихла. Ариадна всегда была чересчур самостоятельна и никаких матерниных слов выслушивать не желала.
Подрастающая Симочка довольно быстро смекнула, что к чему. И однажды, поругавшись с отцом, который не разрешал ей поехать загород с одноклассниками, выпалила:
- Ты часто страдаешь по поводу тем, которых у тебя нет! Я хочу подкинуть тебе очень интересную темку, чтобы ты зря не парился! Напиши про себя и про маму. Про то, как она тебе помогает во всем!
И саданула дверью.
Вадима охватила ярость.
- Вот видишь?! - заорал он. - Видишь, к чему все это привело?! Она меня осуждает, судит! А что говорить о других?!
- Она не судит, Дима! - сказала Ариадна. - Она еще не умеет…
- Умеет! Прекрасно умеет! Этому не надо учиться! И если она начнет всем рассказывать о том, как я пишу - хорошая слава скоро будет у Вадима Охлынина!
Улыбка Ариадны стала неестественной:
- Это не тот характер, чтобы рассказывать… Я поговорю с ней… Все объясню…
Жена опустила темную гладкую голову.
- Что - все?! Что тут можно объяснить?! Ты сама-то понимаешь?!
Вадим встал, снова сел, дернулся и умоляюще глянул на Ариадну, свою единственную опору:
- Ведь это никакое не преступление, да? Разве это может так ужасно выглядеть в чужих глазах? Если только в молодых… Что вообще называется преступлением?
Тон его стал привычно-капризным, знакомым жене до последней нотки. И Ариадна как всегда нашлась:
- Ничего особенного… Сима немного подрастет и поймет, что назначение женщины - отдаваться и отдавать, дарить и помогать, в этом смысл ее существования.
Когда-то давно Вадим, удивленный таким странным, редко встречающимся самоотречением, самопожертвованием жены, захотел вызнать у нее, зачем она помогает ему, если способна писать сама.
- Да нет, - равнодушно покачала головой Ариадна. - У меня нет никакого желания писать. Нет ни тщеславия, ни мужества, ни работоспособности, да и таланта, в сущности, нет, а вот идей - много. Я лучше буду всегда тебе что-нибудь подсказывать, советовать, подбрасывать темы… Или детали…
Ишь ты, идей у нее много! Он счел это некоторой самонадеянностью, такой странной в девушке, действительно лишенной и тени честолюбия. Но от самонадеянности Ариадна тоже оказалась очень далеко.
Сколько потом песен, ставших хитами, написал Вадим с помощью Ариадны! Сколько его строк было ею исправлено, сколько найдено ярких, необычных сравнений, сколько подарено точных метафор! И все это между прочим, легко, играючи, среди повседневных дел и воспитания дочери.