Идеологическая роль, отводящаяся в подобных случаях фольклору, может быть выражена старинной демагогической метафорой, вынесенной в качестве заглавия к настоящей книжке: "Vox populi" - "глас народа" . Это - медиум, через который реализуется "правда" народа и "правда" воплощающей его власти. Название главной газеты Советского Союза в данном случае показательно связано с давней демагогической традицией апеллировать к народу как носителю истины. В интеллектуальной истории России указанная традиция имеет прямое отношение к истории фольклористики. Уже Александр Радищев призывал "законотворчески" вслушиваться в народные песни, дабы "на музыкальном расположении народного уха" "учреждать бразды правления". Автор первого опыта кодификации российского права (1811 года) Захарий Горюшкин усматривал основы законотворчества в пословицах и поговорках, поскольку они позволяют судить о том, "что весь народ мыслит или почитает за необходимое к деянию" . Фольклористика второй половины XIX века подпитывалась схожими убеждениями - верой в подспудную мудрость, прозреваемую за складом народной словесности. Н. А. Некрасов, Ф. М. Достоевский, Л. H. Толстой, Г. И. Успенский, В. Г. Короленко в той или иной степени разделяли ту же веру, превратив тезис об интуитивно понимаемой народом "правде" в один из наиболее навязчивых мотивов русской литературы и русской философии . В этом пункте советская идеологическая культура, при всем своем декларативном атеизме и осуждении дореволюционного народничества , унаследовала традицию, в которой "правдоискательство", "богоискательство" и "народ-богоносец" воспринимались как понятия единого смыслового регистра. Советский литературный канон создается с опорой на ту же веру (пусть и в ее атеистическом преломлении) и основывается на тех же претензиях ее монологически властного представительства .
Советская пропаганда декларировала понятийное тождество "голоса власти" и "голоса народа" последовательно и репрессивно . Новообретенные фольклорные аксиомы учили тому же: "Где народ - там и правда", "Партия - мать родная: и правду скажет, и к счастью путь укажет", "То, что народ думает, партия говорит", "Партия - мудрость народа" и т. д. и т. п. Партийные рекомендации, обязывавшие, например, создателей фильма "Джамбул" "усилить показ организаторской и руководящей роли большевистской партии", "ярче показать влияние и роль партии на творчество Джамбула" и вместе с тем "больше дать в сценарии мудрых народных изречений" , вполне показательны.
Пропагандистское использование фольклора как источника общенародных этических аксиом, культурных ценностей и национальных идеалов, оправдывающее их властную легитимацию, может считаться типологически общим для национально-экспансионистских и тоталитарных идеологий. Однако различия в этих случаях не менее интересны, чем сходства - достаточно заметные, например, при сравнении текстов нацистского и советского "фальшлора", разнящихся не только по содержательным, но и формальным критериям: стилистическим, жанровым, медиальным и т. д. Разнятся они и по своему "коэффициенту присутствия" в пропаганде, массовой культуре и институциональной науке . Рассуждения фольклористов 1930–1940-х годов, дружно рапортовавших о расцвете советского фольклора, оказываются при этом важными хотя бы в том отношении, в каком они диктуются представлением о фольклорной традиции как о традиции, которая не только меняется вместе с обществом, но и меняет само общество . Инициируя и редактируя тексты, которым надлежало считаться "фольклорными", именно советские фольклористы стали в конечном счете авторами эксперимента, масштабно продемонстрировавшего социальную реализуемость охаиваемой ими же теории Ганса Наумана о двух культурных слоях, составляющих в своей совокупности национальную культуру - культуру цивилизаторской элиты и культуру низших слоев общества, с характерным для нее смешением примитивно-всеобщих (primitive Gemeinschaftskultur) и "сниженных" культурных ценностей (gesunkenes Kulturgut) .