Поэтической переработкой русских былин в эти же годы занимается Илья Сельвинский, завершивший к 1954 году пространную поэму-"эпопею" "Три богатыря". Былинные стилизации воодушевляли Сельвинского и раньше . К концу 1920-х годов поэма "Улялаевщина" (1924; опубл. в 1927 году) уже создала поэту репутацию одного из творцов революционного советского эпоса . Теперь же, воодушевляясь образом "правдоискателя" Ильи Муромца и его легендарных сподвижников, Сельвинский объяснял свой выбор давним советом Горького "написать эпопею на основе киевских былин", а также тем убеждением, что "эпический характер нашего времени раскрывает перед поэтом широкие пути как в настоящее, так и прошлое. Но это прошлое дорого нам не одним музейным своим хозяйством, а живым пламенем народа, определившим наши сегодняшний и завтрашний дни. Илья Муромец как образ жив каждой своей жилкой и близок советскому народу" . В своих рассуждениях об Илье Муромце ("идеале русского человека - благородного, отважного, свободолюбивого, совестливого, высокодумного, горячо преданного Родине и страстно ненавидящего угнетателей") Сельвинский едва ли давал повод для цензурных нареканий, но политические обстоятельства середины 1950-х годов не благоволили поэту: современники, от которых зависело издание его эпопеи, могли вспомнить как о партийных постановлениях 1943–1944 годов с осуждением его творчества , так и о недавних идеологически предосудительных высказываниях поэта о подконтрольной советской литературе . В результате история с публикацией эпопеи Сельвинского затянулась: отрывки из "Трех богатырей" увидели свет только в 1963 году , а весь текст эпопеи - уже после смерти поэта (1968 год) - в 1990-м.
"Антикосмополитическая" истерия начала 1950-х годов сопутствует газетным призывам "Глубже изучать народный эпос" (передовая статья в "Литературной газете" от 1 июля 1952 года) и очередной волне ученой и педагогической критики о надлежащем изучении эпоса. Фольклористические проблемы решаются отсылками к классикам марксизма, высказываниям Ленина и Сталина, но тем интереснее нюансы: "интернационалистические" обертоны в истолковании эпоса в 1920–1930-е годы сменяются отныне упором на национальное своеобразие фольклорных традиций. Общим "теоретическим" положением остается при этом лишь постулат о доклассовом происхождении эпоса. В. И. Чичеров в критической рецензии на издание нартских сказаний формулировал этот постулат таким образом:
Эпос рождается как неосознанно художественное творчество, выражающее сплошное мышление доклассового общества, имеющее общественно-воспитательное и познавательное значение, причем религия не лежит в основе эпоса, но религиозные образы входят в него как один из элементов, отображающих восприятие природы и общественной жизни .
В классовом обществе первичная изоморфность эпоса и коллектива сохраняется применительно к большинству коллектива и к тем, кто это большинство собою олицетворяет. И в классовом и в бесклассовом обществе эпос таким образом предсказуемо отсылал отечественных фольклористов (и их читателей) к "народу", а "народ" - к эпосу. В тех случаях, когда такие отсылки представлялись почему-либо затруднительными, решение фольклористаческих проблем не исключало партийно-директивного контроля, о чем советские фольклористы начала 1950-х годов должны были помнить не только по уже сравнительно давнему постановлению 1936 года о "Богатырях" Демьяна Бедного, но и по Постановлению обкома ВКП(б) от 6 октября 1944 года о татарском эпосе "Идегей" как националистическом, чуждом татарскому народу и потому не имеющем отношения ни к фольклору, ни к действительному эпосу . В конце 1940-х - начале 1950-х годов схожего пересмотра удостоились эпические сказания Средней Азии: на очередном витке борьбы с "мелкобуржуазным национализмом" в них были обнаружены "байские наслоения", отказавшие им в праве называться народными, а значит, и фольклорными текстами .