(Выделено мной. – А.К.)
Это известие шокировало поэта, и целых двое суток (28-29 сентября 1832 года) он находился под впечатлением обрушившейся на него информации. Написав Наталье Николаевне письмо, в котором сообщил жене о "счастливом примирении" с М. Т. Каченовским, Пушкин внимательно проанализировал свои собственные мнения об этом, практически всеми забытом гении. Не допустил ли он нелицеприятных выпадов против В. К. Тредиаковского в своих сочинениях и эпистолах? Проследим за мыслями поэта в отношении к Тредиаковскому.
Вот 15-летний лицеист обращается к известному поэту К. Н. Батюшкову – "Философу резвому и "Пииту", где в предпоследней строфе читаем:
Рази, осмеивай порок,
Шутя, показывай смешное
И, если можно, нас исправь,
Но Тредьяковского оставь
В столь часто рушимом покое;
Увы! довольно без него
Найдем бессмысленных поэтов,
Довольно в мире есть предметов,
Пера достойных твоего!(Выделено мной.– А. К.)
К. Н. Батюшков, повинуясь общему поветрию негативного отношения к творчеству В. К. Тредиаковского, в своих "Опытах в стихах и прозе" неоднократно в пренебрежительном тоне упоминает всеми гонимого поэта. В сатире "Видение на берегах Леты", написанной в 1809 году и разошедшейся в списках (впервые напечатано в 1841 году) Батюшков дважды упоминает В. К. Тредиаковского. Сначала в обществе со скандально известным поэтом И. С. Барковым (1732-1768 годы):
Трудолюбивый, как пчела,
Отец стихов "Тилемахиды";
И ты, что сотворил обиды
Венере девственной, Барков!
А затем как переводчика в стихах прозаического романа французского писателя П. Тальмана (1642-1712 годы) и автора трагедии "Деидамия":
Певец любовныя езды
Осклабил взор усмешкой блудной
И рек: "О муж, умом не скудный!
Обретший редки красоты
И смысл в моей "Деидамии",
Се ты! се ты!…" – "Слова пустые, -
Угрюмый судия сказал
И в Лету путь им показал.(Выделено мной. – А.К.)
В качестве примера невежливости в своих литературных заметках Пушкин приводит широко известный в его время анекдот о Тредиаковском:
"Тредьяковский пришел однажды жаловаться Шувалову на Сумарокова. "Ваше высокопревосходительство! меня Александр Петрович так ударил в правую щеку, что она до сих пор у меня болит". – "Как же, братец? – отвечал ему Шувалов, – у тебя болит правая щека, ты держишься за левую". – "Ах, ваше высокопревосходительство, вы имеете резон", – отвечал Тредьяковский и перенес руку на другую сторону. Тредьяковскому не раз случалось быть битым. В деле Волынского сказано, что сей однажды в какой-то праздник потребовал оду у придворного пииты Василия Тредьяковского, но ода была не готова, и пылкий статс-секретарь наказал тростию оплошного стихотворца".
Пушкин привел этот анекдот вовсе не для того, чтобы поизгаляться над великим ученым, напротив, он его как мог защищал. Во-первых, поместив анекдот в рубрике "Примеры невежливости", поэт не рассчитывал на публикацию этой рубрики, поскольку это были "заметки для памяти". Недаром рубрика включена в своеобразную "литературную смесь": "Отрывки из писем, мысли и замечания", в качестве чернового материала для задуманной статьи "О поэзии классической и романтической", отрывок из которой дошел до нас под названием "О ничтожестве литературы русской". Это не вина Пушкина, а наша всеобщая беда, что мы не имеем счастья читать несостоявшуюся статью гения. Во-вторых, Пушкин реально вступился за Тредиаковского, представленного в романе Лажечникова в качестве шута. Сразу же после выхода романа Пушкин посылает И. И. Лажечникову письмо из Петербурга в Москву от 3 ноября 1835 года, в котором, в частности, пишет: "Позвольте, милостивый государь, благодарить вас теперь за прекрасные романы, которые все мы прочли с такою жадностию и с таким наслаждением. Может быть, в художественном отношении "Ледяной дом" и выше "Последнего Новика", но истина историческая в нем не соблюдена, и это со временем, когда дело Волынского будет обнародовано, конечно, повредит вашему созданию; но поэзия останется всегда поэзией, и многие страницы вашего романа будут жить, доколе не забудется русский язык. За Василия Тредьяковского, признаюсь, я готов с вами поспорить. Вы оскорбляете человека, достойного во многих отношениях уважения и благодарности нашей. В деле же Волынского играет он лице мученика. Его донесение Академии трогательно чрезвычайно. Нельзя его читать без негодования на его мучителя. О Бироне можно бы также потолковать. Он имел несчастие быть немцем; на него свалили весь ужас царствования Анны, которое было в духе его времени и в нравах народа. Впрочем, он имел великий ум и великие таланты.
Позвольте сделать вам филологический вопрос, коего разрешения для меня важно: в каком смысле упомянули вы слово хобот в последнем вашем творении и по какому наречию? <…>".
Ответ Лажечникова на "филологический вопрос" Пушкина проанализирован нами в одной из предыдущих глав сочинения. Не шутом придворным был В. К. Тредиаковский в самом конце царствования сумасбродной императрицы Анны Иоанновны, а "придворным пиитом", как именует его сама государыня. Зазорно ли это? Нет, не зазорно! Таковым был Г. Р. Державин при Екатерине Великой и весьма этим гордился. При Александре I таковым слыл В. А. Жуковский, да и А. С. Пушкин в глазах Николая I был придворным поэтом, или, по крайней мере, хотел видеть его в этом качестве, считая это большой честью для "одного из умнейших людей России". Таковы времена, таковы и нравы, и противиться этому было себе дороже, о чем Пушкин знал не понаслышке.
К тому же "придворному пииту" В. К. Тредиаковскому в ту пору было всего-то 37 лет и он еще не сложился в качестве великого ученого-историка, филолога, этнографа и полиглота, знавшего к концу жизни около десятка иностранных языков, в том числе древнерусский, церковно-славянский, древнегреческий и латинский.
Самым убедительным фактом признания А. С. Пушкиным гениальности В. К. Тредиаковского является влияние произведения последнего "Похвала Ижорской земле и царствующему граду Санкт-Петербургу" на создание пушкинского шедевра "Медный всадник".
Ода Тредиаковского воспевает деяния Петра I, она проникнута патриотическим чувством удивления и восхищения грандиозным строительством Петрова града. За полвека своего существования град Петров "уж древним всем он ныне равен стал". В оде Тредиаковского говорит:
Не больше лет, как токмо с пятьдесят,
Отнеле ж все, хвалу от удивленной
Ему души со славою гласят,
И честь при том достойну во вселенной.
Что ж бы тогда, как про́йдет уж сто лет?
О! вы, по нас идущие потомки,
Вам слышать то, сему коль граду свет,
В восторг пришед, хвалы петь будет громки…
Через восемьдесят лет, в 1833 году, Пушкин написал во Вступлении к "Медному всаднику":
Прошло сто лет – и юный град,
Полнощных стран краса и диво,
Из тьмы лесов, из топи блат
Вознесся пышно, горделиво;
………………………………
Громады тесные дворцов
Стоят вдоль Невских берегов.
Произведения обоих авторов начинаются с описания природы пустынных берегов Невы, каким они были до основания здесь города. Общей темой является и отношение к шведам, и основание города.
В "Перечне статей, намеченных для "Современника", составленном Пушкиным в 1836 году, значится статья "Поход 1711" с пометкой "+", это означало, что в редакторском портфеле уже находились "Записки" бригадира Мороде-Бразе, участвовавшего в Южном (Молдавском) походе в 1711 году в качестве французского наемника, то есть живого свидетеля бескровного поражения Петра I ("старинного плена"). Под витиеватым названием – "Записки политические, забавные и сатирические господина Жана Никола де-Бразе, графа Лионского, полковника Казанского драгунского полка и бригадира войск его царского величества" – без раскрытия имени их автора, обозначенного лишь инициалами, были изданы в 1716 году в Амстердаме (в 3 томах).