Шельбиры – предлагались самые экзотические толкования этого этнонима. П. М. Мелиоранский и Ф. Е. Корш видели в нем родоплеменное название по тавровому знаку, обозначавшему "sylbur", "cylbur" – "узда" и "арапник-бич". С. Е. Малов производит "шельбиры" от "celebir" – "знатный, благородный муж". К. Менгес допускал в качестве исходной формы арабизм со значением "люди креста, христиане", М. Фасмер возводил слово к немецкому schallbar – "коварный – свирепый" через польское посредство szalbiers – "обманщик, мошенник". Н. А. Баскаков считал допустимым, что в "Слове" именем "шельбиры" "названо "черноклобуцкое родовое подразделение, или укрупненная семья, возглавляемая родовым старейшиной "celebi er" "Знатный", или название родовых подразделений по тамге, изображающей sylbyr – буквально "арапник – бич", или sylbyr – буквально "повод коня", а также salbyr – "беспечный, неосмотрительный" – имена, вполне возможные по существующим обычаям наречения имени у кочевых тюрок".
В. П. Тимофеев находит этимологическое родство между словами "шельбиры" и "чешуя". "О преобладании у русских воинов конца XII века не кольчатой, а именно чешуйчатой брони, уложенной наподобие черепицы или кровельного теса, свидетельствуют археологические данные. Да и православные святые, тщательно выписанные на сохранившихся с XI-XII веков иконах и фресках русских соборов, по наблюдениям А. Н. Кирпичникова, часто изображаются как раз в таких панцирях. Древнейшие их названия были вытеснены ордынскими "юшман", "куяк" и "бехтерец", русским "зерцало" и другими; в конце концов подобный доспех стал называться латы – "доспех из металлической чешуи, нашитой на кожу" (И. И. Срезневский).
Любопытно, что словом "латы" называются и деревянные элементы покрытия крыши ("тес"), накладываемые друг на друга наподобие чешуи, а также то, что понятие "шифер", "черепица" в германских языках часто передается словами все с тем же корнем Skel. Вероятно, неслучайно в русском Средневековье подобные элементы покрытия назывались именно "чешуею"; ср.: "И церковь святого Георгия понови и подписа, иде же опало, и покры ю чешуею". "Теремець красен на столпех, верху кругол и сребряными чешюями позлащеными покован".
В Европе аналогичные доспехи, название которых включало "шела" или "скала", также хорошо известны. В английской "Военной энциклопедии Стоквеллера" (1853) и в "Энциклопедии Британика" (1875) shells и scale соответственно определяются как "разновидность доспеха, состоящего из медных пластин, наложенных, подобно чешуе, одна на другую" и как "броня из бронзовой чешуи". А вот отголосок датский: skaelbrynie – букв. "шелевая броня", "чешуйчатый панцирь".
Соответствующее древнерусское название затерялось в бездне времен, оставив, однако, тоже кое-какие отголоски, к которым можно отнести приводимое Далем владимирское слово шеляпушка – "железный кружок, круглая плиточка для игры в бабки".
Таким образом, в первой части слова шельбира подразумевается воинский доспех под названием "тела" (или мн.ч."шелы") – нечто вроде "чешуйник", "латы", "броня". Перейдем теперь к поиску значения для второй части нашего слова.
Структурно сопоставимые с "бира" укр. вибір, розбір, підбір произошли от старославянского бьрати. Этот глагол, кроме своего основного, имеет и побочное, все еще сохраняющееся в устной и диалектной речи значение "одолевать", "побеждать": "яд мух так хорошо берет", "хмель не берет", "мороз меня не берет, а Ивана до костей пробирает", "Никакая болесь меня не бирала".
О былой распространенности слова в этом значении – как в средневековой Руси, так и на ее окраинах – можно судить по современному румынско-молдавскому birui – "побеждать" и "одолевать". Этот прямой родственник нашего бирати образовал слова biruintâ – "победа" и biruitor – "победитель". И здесь буквально напрашивается аналогия с древнегреческим vixov "победитель", которое Иосиф Флавий употребил для обозначения тарана. Вот как передано соответствующее место в древнерусском переводе: "Победнику же разбивающю стены… тако бо нарицаху великого овна", т. е. "Когда победитель разбивал стены… ибо так называли большой таран". На фоне такого тарана показательно и устаревшее сочетание с рассматриваемым глаголом – "пробрать стену", которое в отечественном русско-французском словаре Ф. Рейфа пояснено как percer un mur – "пробуравить, пробить стену". Таким же образом "берет" или "не берет" броню современный снаряд.
Из всего рассмотренного напрашивается предположение, что шельбира происходит от "шелу бирати" – "брать броню" – и передает название предмета, характеризуемого как "шелеберуший", "пробивающий латы", "бронебойный".
"Брала" ли чешуйчатый доспех обычная стрела? Вероятно, брала, но далеко не всегда: из сильного лука она могла пробить такую защиту с расстояния не больше ста шагов. А вот короткая стрела из арбалета почти независимо от расстояния "брала" даже сильную броню. По словам И. Б. Грекова, "в XIII-XIV веках арбалет был единственным стрелковым оружием, которое могло поразить закованного в доспехи рыцаря и его коня, укрытого броней". Вспомним, что арбалет, называемый на Руси, как и большая баллиста, самострелом, впервые был упомянут раньше, чем XIII-XIV века, а именно под 1159 годом в летописном повествовании об Изяславе Давидовиче, двоюродном дяде князя Игоря: "Ивор же Гедеонович удари его копием в лядвии. Бежашу же ему еще и удариша его ис самострела в мышку. Он же спаде с коня своего". Остается добавить, что такой самострел изображен и в Кенигсбергской (Радзивилловской) летописи на одной из миниатюр, иллюстрирующих повесть о походе Игоря.
Имел, стало быть, А. Иванов основания удивляться, почему самострелы не нашли отражения в "Слове о полку Игореве"! Найденное значение слова рассеивает это недоумение.
Итак, в нашем перечне "шельбиры" переводятся как "самострелы" – "арбалеты". Поразительно, но ведь Аноним в XVIII веке хорошо знал слово "арбалет-самострел", зачем ему понадобились "шельбиры"?
Топчаки – этноним, или название половецкого рода, либо черноклобуцкое родовое подразделение, возглавляемое родовым вождем по имени Tobycag (буквально "красивый, статный"), либо название печенежско-булгарского родапо собственному мужскому имени Tupcaq (буквально – "наследник, младший из сыновей") – считал Н. А. Баскаков. И. Н. Березин сопоставил это наименование с topcaq – "сытая, породистая лошадь", а Е. Прицак допускал исходную форму tabyacat – "китайская лошадь", в то же время С. Е. Малов сопоставлял термин Топчак с topcy – "пушкарь".
А. А. Бурыкин допускает, что Топчак восходит к "образованному от корня top – "группа, толпа" – прилагательному с суффиксом caq. Хотя такое прилагательное и не засвидетельствовано в тюркском языке, мы можем предполагать его существование с очень большой долей вероятности… Тогда прилагательное topcaq могло иметь значение "многочисленный, образующий толпу, орду", что неплохо согласуется с его ролью наименования кочевого племени". Далее исследователь пишет, что слово Топчак "представляет собой не автоэтоним, то есть самоназвание некоей этнической группы, а аллоэтноним – обозначение, которое какая-то тюркоязычная этническая группа дала своим соседям (они также могли быть тюркоязычными)".
Данный этноним оказался наиболее сложным для поиска в нем славянских, тем более древнерусских корней, и для В. П. Тимофеева, который посвятил ему самую большую статью о своем исследовании.
"Понятно, что в качестве "тюркского" слово это весьма соблазнительно: при желании в нем вполне реально можно усмотреть что-то близкое к слову "кыпчаки", т. е. "половцы". "Толстая, сильная, упитанная лошадь", – толкуют его лингвисты (а за ними послушно и литературоведы), но не спеши, читатель, принять на веру. В подобных объяснениях "тобчак" никогда не дается специалистами отдельно, а всегда только в сочетании: в тюркском это тобчак ат, в монгольском – тобчак морин. Причем вовсе не "тобчак", а как раз эти "излишние" как будто "ат" и "морин" (ср. с рус. "мерин") передают в соответствующих языках понятие "лошадь". Ну а, собственно, какую смысловую нагрузку несет это слово в сочетании "тобчак – лошадь"?
Как и во всех непонятных словах произведения, для уяснения истины не стоит сразу же слишком далеко уходить от русского языка, на котором оно написано. Обратимся для начала к сравнительно недавнему прошлому, к 50-60-м годам XIX столетия, когда в отечественной периодике часто публиковалась реклама так называемых "американских топчаков" местного производства.