Даша вышла в коридор, и обыденность этого выкрашенного кремовой краской помещения поразила ее. Она чувствовала, что в черной комнате вместе с белым венком невесты остался совершенно иной мир. Мир, где с ней происходило нечто таинственное, страшное и волшебное, - так, не видимое глазу, происходит превращение твердой скользкой куколки в воздушную, хрупкую бабочку. Ей захотелось вернуться и еще раз заглянуть в комнату. Но она не посмела. В холле та же девушка молча подала ей плащ. Даша вышла на улицу и с наслаждением вдохнула. Внезапно она поняла, почему нужно снять старые вещи. Это и есть та старая оболочка, которую сбрасывает бабочка. Да здравствует новая жизнь! Даша тихо, почти про себя, счастливо засмеялась.
* * *
- Здравствуйте. Я… от тети Маши. - Лифта в пятиэтажке не было, и Люба, взбираясь наверх, запыхалась. - Мне нужна баба Вера.
- Ну, я баба Вера, - после небольшой паузы, во время которой она бесцеремонно рассматривала визитершу, сказала женщина в приоткрытую щель двери.
- Извините. Тетя Маша сказала, что вы меня примете. Мне очень, очень нужно.
- Да уж, вижу, - неприветливо процедила женщина, с грохотом снимая цепочку и пропуская Любу в тесную прихожую. Была она в вытертом и засаленном на груди и животе вельветовом халате, голова повязана платком, а на носу у нее криво сидели очки в грубой дешевой оправе.
- Раздевайся. - Она кивнула на захламленную вешалку. Люба послушно сняла куртку и пристроила поверх какого-то древнего коричневого пальто. - Проходи, - так же неприветливо пригласила она Любу в комнату.
В комнате стояла убогая полированная мебель - два серванта инсультного вида на хилых ножках, с перекосившимися дверцами и стол, покрытый красной плюшевой скатертью. На том месте в сервантах, где обычно хозяйки расставляют перламутровый сервиз "Мадонна" и хрустальные фужеры, вплотную теснились иконы. Деревянные, с виду очень старые, и новые, бумажные, в окладах и без - большие и маленькие, они заполняли собой все внутреннее пространство. По стенам тоже висели иконы, и под некоторыми теплились огоньки. Пахло воском и церковью. На столе стояли чашка с остатками чая и блюдце с крошками.
- Садись. - Женщина указала Любе на стул.
Люба послушно села. Пакет с конфетами смущал ее, и она пристроила его на край стола.
- У меня… - начала Люба.
- Сама вижу, - перебила Любу хмурая баба Вера. - Порча у тебя. Недавно сделали, два-три дня. Делал сильный мастер, но материал у него был слабый. Потому ты только и жива сейчас. Видно, то, на чем делали, ты недолго в руках держала.
Люба тут же вспомнила тот самый стаканчик, за которым Светка лазила под прилавок, и внутри у нее что-то оборвалось.
- Вижу, сильно ты дорогу кому-то перешла, - продолжила бабка.
У Любы запылали щеки и уши.
- Вы мне поможете?
- Болею я, - сказала баба Вера. - А после тебя еще болеть буду. Нет, не возьмусь.
В глазах у Любы потемнело, и она почувствовала, что вот-вот упадет в обморок. Сердце глухо стучало где-то далеко, как будто и не в самой Любе.
- Я вам любые деньги… - прошептала Люба неверным языком.
- Не нужны мне твои деньги, - отрезала знахарка. - Пей!
Она плеснула воды из литровой банки, стоящей возле икон. Воды в стакане оказалось совсем на донышке, но Люба почему-то цедила ее крохотными глотками, стуча зубами о край стакана.
- Святая вода, - пояснила целительница. - Крещеная ты? - поинтересовалась она у Любы.
- Крещеная, крещеная. - Люба все никак не могла отдышаться. - Крещеная я.
- Как имя, раба Божия?
- Люба. Любовь, - поправилась она.
- Хорошо. Сюда садись. - Бабка указала на другой стул, стоящий в углу под иконами. - И не думай, что я тебя пожалела, я таких, как ты, не жалею. Просто с тем, кто это сделал, у меня старые счеты. Никогда ему надо мной верх не взять! - Она снова сверкнула очками, а Любе внезапно стало так страшно, что она почувствовала, как мелкие волоски у нее на руках разом встали дыбом. На ватных ногах она подошла к стулу и села. Бабка, скрипнув дверцей, достала из серванта какое-то черное покрывало и небольшой обмылок, каким обычно закройщики размечают линии на ткани.
- Мыло, каким покойника мыли, - равнодушно пояснила она, начертила на покрывале какие-то знаки и обернула его вокруг Любы. Из серванта же она извлекла толстую восковую свечу, зажгла ее и воткнула в банку, в которую было насыпано какое-то зерно. В эмалированную миску знахарка плеснула святой воды и поставила на табурет перед клиенткой.
- Закрой глаза! - велела она.
Люба послушно зажмурилась. Сердце бешено колотилось где-то в горле. В темноте она слышала, как бабка Вера, шаркая, ходит вокруг нее, как под скрип рассохшегося паркета что-то шепчет и отплевывается. "…Одни отпели, другие терпели, а третьи пришли играть, с рабы Любови смертную приковку снять…" Люба сильнее сомкнула веки. Темнота перед ней расцвела яркими пятнами…
- Открывай, открывай глаза. - Баба Вера трясла ее за плечо. - Все. Все уже. Сомлела ты, что ли, не пойму? Видишь? - Она указала Любе на миску с водой. В миске плавал причудливым островком воск. - Вот она, твоя порча, вылилась. Никого не узнаешь?
Люба вгляделась. Внезапно Светкино улыбающееся лицо всплыло у нее перед глазами.
- Узнаю, - сипло произнесла она. - Подруга моя сделала, да?
- А ты подруге верни то, что взяла, иначе в следующий раз никто за тебя не возьмется! И даже я тебе не помогу. Ты ведь у нее две вещи взяла. - Знахарка со стуком переставила миску на стол. - Одна вещь - деньги, пять тысяч… - Она ткнула в миску пальцем. - Да это не главная вещь, не из-за нее делали; а вот другая - ты сама знаешь. За три дня верни ей все. Завтра с утра пойдешь в церковь, покаешься и исповедуешься. И закажи по себе сорокоуст. В церкви поставишь три свечи - Спасителю нашему, Богородице и Пантелеймону-целителю. Как из церкви пойдешь, не оглядывайся, милостыни никому не подавай. Водой этой, - Вера Ивановна слила воду в банку, - умываться будешь три дня по утрам, до восхода солнца. А теперь иди, - указала она Любе на дверь, - раба божья Любовь, а то нехорошо мне что-то стало…
Люба выскочила в коридорчик, прижимая к груди банку, быстро натянула куртку, шапку. Бабка Вера прошаркала за ней, протиснулась мимо и открыла Любе.
- Спасибо вам, Вера… - пролепетала Люба, оборачиваясь.
- Спасибо не говорят, - оборвала ее бабка, сняла очки и впилась в Любу взглядом. - Адрес мой забудь, больше тебе сюда ходить не надо.
* * *
- Давно сидишь?
- Оля, как тебе не стыдно! Хоть бы записку оставила!
- Ты ж сказала, что после четырех придешь, - прервала поток упреков Ольга, отпирая дверь.
Даша вспомнила, что действительно сказала так, и принялась оправдываться:
- Такая неразбериха… У меня группу забрали елку ставить. Я пришла - а тебя нет. Третий час тебя жду. Испугалась даже. Ты что, в консультацию ходила, да?
- Почти что. - Ольга стащила с ног сапоги и швырнула их в угол.
- Как это - почти что?
- Ходила. Только не в консультацию. Ну не могу я так больше! - воскликнула Ольга, и Дашка вдруг увидела, как осунулась за эти дни подруга. - Я хочу знать, где он живет, что с ним. Я его жена, в конце концов!
- Олечка, успокойся. Так куда ты ходила? Тебе же говорили не ходить никуда…
- Говорили, говорили! Ничего оно не действует, их хваленое колдовство! Уже неделя прошла, и что? Где результат? Я узнаю, где он живет, и сама к нему пойду!
- Оля, куда ты пойдешь? Ты же все испортишь! Куда ты сейчас ходила?
- Куда, куда… В детективное агентство, - буркнула Ольга.
- Не нужно было никуда ходить. - Дашка расстроилась. - Просто чувствую я, что не нужно.