Вечером Берг вновь тщательно сверил свой багаж с описью в ноутбуке. Он уже лет десять не был в Москве и опять забыл, как суматошно, неорганизованно и неожиданно проходит здесь жизнь. То срывались запланированные встречи, то вдруг надо было вне расписания дня нестись куда-то на другой конец огромного города в гости к старому товарищу, случайно встреченному на Тверской, за пять минут переодевшись и кое-как покидав вещи в гостиничный шкаф. И вернуться в номер далеко за полночь, тяжело пьяным и счастливым от нахлынувших воспоминаний такой недавней и уже забытой молодости…
Он быстро попадал под влияние непредсказуемой московской жизни, словно опять оказывался в запущенном и разгульном общежитии на Ленгорах, которые теперь опять стали Воробьевыми. И вот результат: вещи вынуты из тщательно уложенного чемодана, пара несвежих маек вообще валяется в кресле, дневник не ведется уже несколько дней, во рту горький вкус - привет от перегруженной алкоголем печени…
И спутник для дальнего путешествия, от которого так много зависит, выбран совсем не тот, какой был бы нужен. Нет, девушка мила, кажется, неглупа и с характером, и ее шеф и старый друг Валерий о ней отзывается с большой симпатией. Но как она перенесет физические нагрузки там, на островах, где понадобится много ходить пешком? Хватит ли у нее сил и здоровья сыграть важную роль в том деле, которое он задумал? И самое главное, поймет ли она его, если придется сказать правду? Отчего-то ему казалось, что мужчина понял бы и вернее согласился бы помогать. Конечно, он готов стимулировать напарника деньгами, но в таком деле деньги не всегда - главное…
Но что делать: все сложилось так, как сложилось. И что бы ни было дальше, он выполнит то, что задумал. Ведь это, по сути, единственный оставшийся у него шанс.
Андреас аккуратно упаковал вещи, перечитал последнюю, написанную три дня назад, страницу дневника, кратко записал то, что произошло за последние дни. Нужно принять душ и лечь пораньше, чтобы выспаться перед самолетом. И конечно, как всегда, вечером позвонить домой.
За толстым стеклом иллюминатора топорщится выгоревшая шкура сибирской тайги: светлый подшерсток и темная шершавая ость вековых елей. Шкура свалена в складки там, где горы, и плоско тянется сотнями километров на равнинах.
"Я лечу привычно, как едут на автобусе в райцентр жители дальних деревень. За годы сахалинской жизни налетала оттуда в Москву и обратно сотни раз вокруг экватора - есть такая мера длины у дальневосточников. Было бы тяжко, если бы не нынешняя самолетная мода - новые авиакомпании теперь, как за границей, предлагают в полете алкоголь. От выпитого вина слегка туманится голова, зато отпускает ледяной ком страха внутри.
Симпатичная стюардесса движется по проходу, по-матерински наклоняясь к креслам. Да, мы все в самолете похожи на маленьких детей - в душе трусим, как бы ни был спокоен полет, заглядываем в глаза проходящим мимо летчикам, хотим услышать лишний раз, что все в порядке.
Я лечу, ощущая под собой огромный слой воздуха, у земли плотного, но выше все более разреженного. За бортом, на высоте десяти километров, его почти уже нет - если выпасть из самолета, задохнешься быстрее, чем успеешь испугаться…"
Маша открывает глаза, прерывая текст, который сам собой складывается в голове - не для дела, а так, словно страница книжки, которая никогда не будет написана. В последнее время она и на ходу, и в транспорте постоянно пишет в уме какие-то тексты - может, чтобы занять голову, чтобы не думать о последних событиях, не чувствовать себя несчастной?
Она не успевает додумать эту не очень приятную мысль - Андреас что-то завозился в кресле рядом. Она поворачивается к нему.
- Мария, пожалуйста, сколько времени мы будем плыть до острова Итуруп? - Андреас тычет сарделечным пальцем в свою роскошную карту Дальнего Востока - подробную, напечатанную на тонком пластике. Сложенная как маленькая книжка, она ничего не весит, не порвется и не размокнет - не иначе в военном ведомстве изготовлена. От южной оконечности Сахалина до Итурупа его толстый палец едва помещается.
- Точно не скажу, зависит от теплохода и от погоды, если "Мария Ульянова", то часов двадцать, а если "Софья Перовская", может, и побыстрее.
Маша в который раз изумляется страсти своего спутника к точности. В такси он донимал шофера, сколько минут тот будет ехать до Домодедова. Таксист, слегка напрягаясь и глотая "связки" слов, пытался объяснить, что в Москве даже в ранний час это предсказать невозможно: пробки бывают на пустом месте. "Да-да", - вежливо кивал Берг, но было ясно, что ему объяснение не очень понятно.
Берг достает щегольской маленький ноутбук, открывает. На мониторе фотография - симпатичный мальчик лет двенадцати, с такой же смешной стрижкой - вихор на макушке и длинные волосы по плечам, как у Андреаса. Мальчик сидит в кресле у какого-то цветущего куста, смеется и показывает "виктори" - два растопыренных пальца.
- Ваш сын? - Маша кивает на фото.
- Да-да, это мой сын Константин.
- Ох ты, по-русски назвали?
- Я назвал его именем великого византийского императора Константина. Если у меня будет еще один сын, его имя будет Максимилиан - тоже византийский император.
- Вы поклонник византийских императоров? Тогда должны знать, что русские князья их сильно били когда-то, - смеется Маша.
- Византия - великая мировая культура, я очень люблю Истамбул, много работал там. Особенно храм Айя-София, - серьезно объясняет Андреас. - В нем есть такое окно, туда надо положить руку и загадать самое важное желание - оно сбывается.
- И у вас сбылось? - не удерживается Маша.
- Сбылось… - Андреас медлит, но потом все же договаривает: - Я хотел, чтобы у меня была хорошая семья, родились дети. И Константин у меня появился.
- Здорово! - Маше почему-то неловко, что-то горькое есть в интонации немца. - Значит, исполнится и второе желание - родится маленький император Максимилиан.
- Это отдельная проблема, - как-то слишком отчетливо отвечает Берг. - Но я счастливый, что у меня есть Константин.
- А вы его дома так и называете - Константин?
- Называем, да, - кивает немец. - А вы называете как?
- Маленьких у нас называют Костя, или Костик, или даже Котик - у меня есть такой родственник мальчик Котик, - улыбается Маша.
- Это значит маленький кот? Котьенок?
- Ну да, типа того. Маленькие ведь все мягкие, пушистые и все похожи - котята, собачата, ребята, - веселится Маша.
- Да-да, - отводит взгляд Андреас и начинает что-то быстро набирать. Показалось или нет, что глаза его подозрительно заблестели? Он что, прослезился, настоящий толстый сентиментальный немец?
Полистав полчаса какой-то глупый гламурный журнал, Маша косит глазом на монитор, но текст набран на немецком.
- Путевые заметки? - не выдерживает она.
- Да-да, - отрывается от клавиатуры Берг. - Наше путешествие началось, и я записываю это.
- Это - что? - не унимается Маша.
- Вот… - Берг шевелит губами, быстро переводит. - Моя спутница - русская журналистка Мария. Она красивая молодая женщина, стройная, с коротко стриженными светлыми волосами и грустными серыми глазами. Я не знаю причины ее грусти, но когда Мария улыбается или смеется, она становится еще красивее, а ее глаза - еще грустнее…
- А-а, ну да, кхм, - тянет от неожиданности Маша. Ей хочется провалиться сквозь твердое самолетное кресло, но делать нечего - надо как-то выкручиваться из ситуации. - Вы мне вот так грубо льстите, Андреас? - Она пытается перевести все в шутку. - Не поможет, русские журналистки неподкупны!
- Льстить - это говорить неправду? - пытается вспомнить редкое слово немец. - Да-да, но я написал правду. У вас есть горе? Я не имею прав спросить, извините.
- Да какое горе! - Маше становится на мгновение остро стыдно - надо же, распустилась до чего. - Так, мелкие неприятности. Все будет путем!
- Путем? Путь - это дорога? Это значит - мы правильно летим? Надо записать! - смеется Андреас.
"Не слишком ли он умен, сентиментальный толстяк, не хвачу ли я с ним настоящих проблем, и как, собака, хорошо знает русский язык!" - Этими вопросами Маша задается до самого Южно-Сахалинска, который, как всегда, внезапно выскакивает из плотных облаков уже почти на самом приземлении.
Странно приехать в родной город, где нет уже твоего дома. Восемь лет назад, похоронив отца, мама переехала в родной городок в Центральной России.
Маша уехала в Москву еще раньше, пригласили на работу в штат большой газеты, в которой год собкорила до этого. В столице долго привыкала, хотя пять лет училась здесь, все, казалось, было родное и знакомое. Но Сахалин сидел в сердце занозой, его долго не хватало Маше Зотовой в ее завидной столичной жизни. Потом привыкла.
Маша вышла на трап, и сразу лицо залепил влажный плотный ветер с острым запахом осенней тайги. Первые годы в Москве, особенно осенью, ей сильно не хватало именно этого воздуха: смолистого запаха тополей на проспекте, влажного аромата цветов на углу центральной площади, где сидели со своими ведрами кореянки-цветочницы. Пряной вони рынка, где те же кореянки торговали жгучими соленьями и специями и где грудами были навалены помидоры, зелень, стояла в ведрах таежная ягода. Запаха самой тайги, который приносили в город мокрые циклоны, - острого соуса из грибов, лимонника, папоротников, преющей листвы, багульника… Она, как лесной зверь, принюхивалась к московскому воздуху, пыталась найти хоть слабое подобие сахалинской осени и не находила его ни на задушенных бензином столичных бульварах, ни в блеклых и пресных подмосковных лесах. Теперь родные запахи обрушились на нее как яростный летний ливень - от одного этого захотелось петь и танцевать.