Во всей передней части морга свет не горел, дверь была заперта. Морт прошел к "мерсу", а затем по узкому проулочку к черному ходу. Три деревянные ступени вели к двери и к окну рядом с ней. Морт осторожно поднялся. Окно было приоткрыто, но штора опущена, а дверь заперта. В самом низу шторы, однако, проглядывала полоска света, и Морт, нагнувшись, вполне отчетливо увидел всю комнату. В самом центре вплотную друг к другу стояли три фигуры, в двух из которых он тут же узнал Липса и С. Д. Затем Морт припомнил, что третий – тот самый мужчина, у которого они брали напрокат катафалк. Теперь он, похоже, пересчитывал небольшие пачки денег по мере того, как Липс их ему передавал, тогда как С. Д. стоял бок о бок с ними и словно бы в каком-то трансе глазел на четвертую персону, лежащую на узком столе. Эту фигуру Морти поначалу проглядел, но теперь видел совершенно отчетливо – темноволосая женщина неопределенного возраста, наполовину прикрытая простыней Более чем очевидно – труп.
– Поскорей! – шепнул С. Д., снимая пиджак.
Липс с работником морга закончили пересчет и направились к двери.
– Я подожду в машине, – буркнул Липс.
Морти спрыгнул с лесенки и метнулся в сторону от улицы – так что когда двое мужчин спустились по ступенькам, они пошли в противоположном от него направлении.
Выждав с минуту после того, как они завернули за угол, Морт на цыпочках подобрался обратно к окну и заглянул под штору.
– Боже милостивый, – вымолвил он, и челюсть его отвисла.
В комнате, у самого стола с покойницей, абсолютно голый (не считая черных очков) С. Д. как раз пристегивал странное, похожее на искусственный член приспособление поверх своего уже возбужденного пениса, придавая ему поразительную, даже карикатурную длину и толщину. Затем он извлек из замшевого саквояжа, который теперь лежал на полу, баночку, надо полагать, с вазелином и принялся энергично намазывать приспособление.
Голый С. Д., в одних только черных очках и с диким приспособлением на пенисе, и так являл собой по-настоящему причудливое зрелище. Но когда он с серьезной миной принялся массировать и смазывать абсурдно преувеличенный фаллос, впечатление стало просто потрясающим.
Прямо на глазах у изумленного Морта старик элегантным жестом сдернул с трупа простыню, развел ему ноги, согнул колени, расположился между ними и стал маневрировать приспособлением, стараясь его ввести.
Морти, испытывая легкое головокружение от увиденного, начал было спускаться по лесенке, но резко остановился, когда изнутри донеслись звуки, в которых он безошибочно узнал голос С. Д. Он снова нагнулся к окну, напряженно вглядываясь и вслушиваясь, пытаясь разобрать хриплую речь. Затем Морт все-таки разобрал этот громкий театральный шепот, выражавший почти пугающую настойчивость:
– Ты, сука, а ну скажи, что не чувствуешь его! Только попробуй! Только скажи мне, что не чувствуешь его, сука вонючая!
15
– Таким образом, – объяснял Борис Энджи, – необходимость этой сцены, как я ее вижу, заключается в том, чтобы совершенно определенно, без всяких сомнений установить, где в данный конкретный момент находятся мысли Мод – то есть обозначить всю степень ее мании, которая приводит ее на самую грань безумия.
Энджи неотрывно смотрела на него, в глазах ее поблескивало обожание.
– Ты такой чудесный, – негромко сказала она.
Наркотик, на котором она торчала, насколько смог выяснить Тони, представлял собой сочетание первитина (по-простому – "винта") и жидкого опиума, предположительно приправленных чем-то для стабилизации смеси. В любом случае эффект от него был как от чудовищного транквилизатора широкого спектра действия, поскольку эта балда сразу и страшно поднимала, и страшно опускала. Месяцем раньше наркотик прибыл на студийный почтовый ящик для поклонников Анджелы Стерлинг – небольшая картонная коробка с двенадцатью большими капсулами, каждая в своей ячейке. Сопроводительное письмо гласило:
"Дорогая мисс Стерлинг!
Я аспирант университета в Беркли, где изучаю передовую химию.
Нет нужды говорить, что я также ваш горячий поклонник. На днях я прочел (в "Серебряном экране"), что вам "порой бывает грустно". Когда вам в следующий раз будет грустно, попробуйте одну из закупоренных капсул.
С наилучшими пожеланиями продолжительного успеха
Говард К. Лоутон"
На внутренней стороне крышки было написано: "Для грустной девочки".
Анджела тут же отложила коробку в сторону и забыла про нее. Позднее, пакуя вещи для поездки, она снова наткнулась на нее и поспешно присоединила к множеству других своих медикаментов. Затем, повинуясь внезапному побуждению, когда у нее возникли проблемы с первой сценой, Энджи приняла одну капсулу. Все остальное было уже историей кинематографа или надеялось вскоре таковой стать.
Тони удалось выяснить природу зелья – сперва он рылся в вещах Энджи, пока не нашел ее "аптечку", а дальше последовал долгий и в высшей степени импрессионистский процесс проб и ошибок. "Винт" он опознал по его эффекту, а жидкий опиум – по вкусу и черноте. На съемочной площадке Тони появился капитально удолбанным.
– Вот оно, – сказал он, вручая Борису образец. – Советую тебе немедленно принять одну штуку.
– Что это? – спросил Борис, внимательно разглядывая капсулу.
– Ну, это "что-то еще", чем бы оно ни было. "Грустная штучка" называется… гм, то есть, "Грустная девочка".
– Сколько у нее всего?
– Гм, семь… нет, шесть… э-э, вообще-то пять, не считая этой.
– Ладно, положи ее назад, – твердо сказал Борис, возвращая Тони капсулу. – И больше не бери. Они ей нужны.
Основная мощь данной сцены заключалась скорее в ее полностью осознанной интенсивности, нежели в чем-то новом или эротичном в плане самого действия – которое представлялось достаточно примитивным: Мод и ее любовник исполняли классический вариант "шестьдесят девять", когда одновременно производятся минет и куннилингус.
– Я думаю, красота этого акта, – голосом мягким и серьезным продолжал Борис, плавно жестикулируя, – будет исходить из его абсолютной… чистоты.
– Только ты красив, – выдохнула Энджи, – и чист. Ты – все, что красиво и чисто.
– Гм. – Борис взглянул на нее с тревогой.
Энджи казалась под такой балдой, что он уже начинал сомневаться, сможет ли она сыграть сцену. В то же время он с легкой тоской подумал о том, что теперь, под воздействием этой очевидно колдовской пудры для мозгов, быть может, наконец-то удастся убедить ее проделать акт с полным введением пениса без дублерши. "Нет, – тут же прикинул Борис, – это безумие. Анджела Стерлинг никогда не потерпит того, чтобы ее "выебли перед камерой", как она сама выразилась".
– Ладно, Лас, – устало сказал он, отворачиваясь от Энджи. – Думаю, вот что мы сделаем. Мы снимем до срезки… совмещая ее со старой, извиняюсь за выражение, "вставкой", ага? Ха-ха-ха. – Смех его был как похоронный звон.
– Послушай, – продолжил Борис затем, опустив голову, закрыв глаза и растирая большими и указательными пальцами виски, – по-моему, у нас проблема… с этим "шестьдесят девятым"… это ведь капитальное клише, верно? Чтобы проделать это… серьезно… незатейливо… сообразно… – Тут он открыл глаза и посмотрел на Ласа – который ожидал с мягким, благожелательным выражением на лице, словно бы говоря: "Давай, Б., излагай, а уж мы это ухватим!". И Борис продолжил: – Думаю, Лас, лучше нам здесь взять анал – язык. Иначе мы в беде… – Он снова опустил голову, приложил ладонь ко лбу, страшно измотанный физически и в то же время получая любопытный расслабляющий кайф от контакта с Энджи и Тони. – Иначе… – повторил он в раздраженной и до странности жалобной манере, – эта сцена просто свернется в клубочек и умрет – в стиле Д. Г. Лоуренса. Я хочу сказать, нам здесь нужно заткнуть дырку между поколениями, врубаешься?
16
– Итак, Фераль, – объяснял Борис с великим тщанием и целеустремленностью, – в этой сцене ты будешь целовать мисс Стерлинг ее… как ты там говоришь, "пом-пом"?
– Пом-пом, – кивнул Фераль, дико ухмыляясь. – Пом-пом, да! Но не настоящий поцелуй, да? Только поцелуй, чтобы все поверить, да?
– Ну да. Но, знаешь, я как раз об этом хотел с тобой поговорить. Итак, у нее там эта штуковина, верно? Кусок ткани… поверх ее пом-пома, да?
– Да-да, кусок ткань поверх пом-пом!
– Верно. В общем, Фераль, я бы хотел, чтобы ты забрался своим языком… – тут Борис сделал паузу, чтобы показать Фералю свой язык и потыкать в него пальцем, – языком, да? Чтобы ты забрался своим языком под ткань… и в ее пом-пом. Понимаешь? – Поскольку Борис говорил с высунутым языком и при этом всячески его изгибал, демонстрируя маневры, речь его стала довольно невнятной. Ему пришлось еще пару раз повторить то же самое – но даже в таком исполнении Фераль быстро все ухватил.
– Да-да, Фераль язык в пом-пом! Она знать? Мисси Стерлинг знать?
– Ну да, в этом-то все и дело, понимаешь. Мы должны проделать это очень… медленно… мало-помалу… очень медленно… – Борис не знал, какие слова ему лучше использовать, а потому выполнил краткую пантомиму руками. – Как лев… и антилопа, да? – И руки его принялись изображать подкрадывающегося к антилопе льва. Фераль энергично закивал, выражая полное понимание.
– Ей понравиться? – захотел узнать он. – Мисси Стерлинг понравиться Фераль язык в пом-пом?
– Гм. Ну, думаю, очень даже может быть, что понравится. Так или иначе, кто не рискует, тот не выигрывает. – Борис похлопал его по спине. – Верно, Фераль? Но помни – полегче, полегче.
– Да-да. – Фераль опять закивал в сердечном согласии. – Да-да. Мы охотиться как лев! Мы охотиться за пом-пом!