Даже посмеивались над добровольцами: «Воюйте... Воюйте... А мы посмотрим, чья берет, тогда и решим, к кому примыкать...»
Добровольческая армия занималась «самоснабжением», а попросту говоря, грабежом и воровством. Бои. Убийства. Голод. Мародерство. Анархия. Ненависть к белогвардейцам, которых приравнивают к злым духам, мешающим добиться счастья народу... Неуловимость и безнаказанность совершаемых правонарушений и преступлений... Март. Вода и жидкая грязь. Одежда на всех мокрая. Все идут пешком, от генерала до кадета. Ударил мороз – тонкая корка льда образовалась на всем... На ногах – рваная обувь, внутри которой полно воды. Все больны, простужены и голодны. Раненые лежат в ледяной воде... В такой среде даже не постепенно, а почти сразу потерялась созданная воспитанием нравственность и дворянский лоск полетел в тартарары. Про это страшное время вспоминают сами участники так называемого «ледового похода»...
«Офицер ликвидировал рабочего только за то, что у него „морда самая комиссарская“. У революции под красной шляпой вместо лица – рыло свиньи».
« – Я сюда пришел чай пить, а его к Духонину отправил». – «Застрелили?» – спросил кто-то. «На такую сволочь патроны тратить! Вот она, мушка-матушка, да вот он, батюшка. – Он приподнял винтовку, похлопал ее по прикладу, по штыку и захохотал».
«Три офицера во главе с подполковником и несколько солдат корниловского полка с винтовками лезли в вагон, отпихивали караул, ругались: „Чего на нее смотреть... Ее мать! Пустите!..“ Пленную удалось отстоять. Подполковник, ругаясь матерно, бормотал: „Все равно не я буду, заколю“.
Расстрел пленных в Лежанке – тридцать-сорок человек.
«Подполковник Неженцев подскакал, остановился: „Желающие на расправу!“ – кричит он. Вышли человек пятнадцать. Прошла минута, долетело: „Пли!“ Сухой треск выстрелов. Крики. Стоны. Люди падали друг на друга, а шагах в десяти, плотно вжавшись в винтовки и расставив ноги, по ним стреляли, торопливо щелкая затворами. Упали все. Смолкли стоны. Смолкли выстрелы. Штыками и прикладами добивали живых».
« – Захватили несколько пленных на улице. Хотели к полковнику вести. Подъехал какой-то капитан из обоза, вынул револьвер и раз-раз... всех положил». Да перебил другой офицер: «Позабыл сказать: знаете, этих австрийцев, которых мы не тронули, всех чехи перебили. Я видел, так и лежат все кучей».
«У Выселок взяли пленных. Подходит подполковник К., стоит с винтовкой наперевес. Перед ним мальчишка: „Пожалейте, помилуйте...“ – „А, твою мать! Куда тебе, в живот, в грудь? Говори!..“ – бешено, зверски кричит К. „Пожалейте, дяденька!..“ – „Ах!.. Ах!..“ – слышны хриплые звуки, как дрова рубят. „Ах!.. Ах!..“ И в такт им подполковник К. ударяет штыком в грудь, в живот стоящего перед ним мальчишку. Стоны... Тело упало... На путях, около насыпи, валяются убитые, недобитые, стонущие люди...»
«Пленный доказывает, что насильно мобилизованный. „Беги!..“ Он не бежит, хватается за винтовку, знает, что такое „беги“... „Беги, а то...“ – и штык около его тела. Инстинктивно отскакивает и бежит, оглядывается назад и кричит диким голосом, а по нему бьют из винтовок. Мимо... Мимо... Бежит. Упал. Ползет торопливо, как кошка. „Уйдет!“ – кричит кто-то. Подполковник Г. бежит к нему с насыпи. „Я раненый! Я раненый!..“ – дико кричит ползущий. Подполковник в упор стреляет ему в голову».
«Капитан Ю. раненого застрелил. А другого ведут и договариваются, кому после расстрела достанутся штаны убитого».
«Хоронят Корнилова. Могилу роют пять красноармейцев. Их расстреляли, чтобы никто не знал, где он похоронен».
«Возвращаясь на Дон, корниловцы снова зашли в Лежанку. Четверг на страстной неделе. Из церкви нежными звуками вылетает пение и замирает в вечернем воздухе.