"Можно публику разделить на две основные категории. Первая – сочувствующие революции, преимущественно солдаты... Люди этой категории приходят к комиссару с возмущением на существующие порядки... и комиссар должен всячески успокаивать, уменьшая возможные эксцессы со стороны солдатской массы. Другая категория – офицеры, жалующиеся на солдатские организации. С этими людьми приходится комиссару говорить уже по-иному. Эта господа выходят от комиссара несколько облегченные в своих настроениях, но, конечно, неудовлетворенные.
Трудна роль комиссара, он не хозяин армии, а что-то среднее между молотом и наковальней. Командующему армией, например, надо провести какое-нибудь мероприятие, которое явно направлено во вред интересам основной солдатской массы, генерач чувствует, что тут нужно содействие комиссара, – и комиссар должен, не вникая, собственно, в суть мероприятия, так его представить солдатам, чтобы оно показалось и полезным, и нужным. Отменить распоряжение командующего армией комиссар не может, издать самостоятельное распоряжение по армии тоже не может, в общем, совершенно никчемный человек. Для меня непонятно, зачем, кому и для чего он потребовался".
Ну что же тут непонятного? Временному правительству для имитации работы.
Так что идею посылки на фронт комиссаров большевики не придумали, а лишь взяли на вооружение. А так как они, в отличие от "временных", умели добиваться своего, то и в этом оказались успешнее.
И вот, поскольку союзники жестоко наседали, правительство, совершив все это, отдало приказ: наступать. Наступление было назначено на 18 июня и должно было проводиться по плану, разработанному еще в декабре 1916 года. Причем за полгода командующие так и не удосужились детализировать разработку Ставки. Но это ладно, это мелочи по сравнению с тем, что было потом.
Воевать солдаты не хотели – их гнали уговорами, угрозами, обманом. Известен случай с 6-м Финляндским полком, который отправили в бой, пригрозив, что в противном случае расположенные неподалеку гвардейские части повернут штыки против него. Финляндцы пошли в атаку, более того, в успешную атаку, прорвали линии немецких окопов и, как и было оговорено, стали ждать, пока их сменят гвардейцы. Не дождавшись, отправили к ним представителей и узнали, что солдат-гвардейцев точно так же гнали в бой, угрожая Финляндским полком, но те оказались более стойкими и никуда не пошли.
Несмотря на то, что наступление не было ни организационно, ни технически подготовлено, все же кое-где оно увенчалось успехом. И оказалось, что командование попросту не знает, что делать дальше, ибо к победам они не готовились. Пока разбирались, немцы перешли в контрнаступление и погнали русских обратно.
Как это выглядело под Тарнополем, на румынском фронте, пишет в своих записках фронтовой офицер, выслужившийся из солдат прапорщик Оськин:
"Целый ряд полков были предоставлены самим себе, уходили с позиций, не получив никаких распоряжений от штабов дивизий, хотя последние имели для этого все данные. Штаб тридцать пятой дивизии снялся со своего места и бросился бежать в тыл, еще когда на небольшом участке обнаружился успех немцев. Ни штабы дивизий, ни штаб корпуса не использовали находившихся в их распоряжении резервов для того, чтобы ликвидировать прорыв".
Естественно, разные военные круги объясняли провал отступления по-разному:
"Виноваты большевики, - говорили офицеры. – Они разлагали фронт. Из-за них это отступление. Немецкие наймиты! Шпионы!
Более благоразумные офицеры и солдаты отвечали:
При чем большевики? Разве в штабе дивизии сидят большевики, если штаб дивизии удирает при первом известии о прорыве фронта?
Шпионы в дивизии, – говорили солдаты. – Штабные нарочно хотят нашего поражения, чтобы показать, что армия разложилась и нужно, мол, против армии принять репрессивные меры – восстановить прежние отношения между солдатами и офицерами, лишить солдат гражданских прав".
В 1941 году за подобное "отступление" командующий Западным фронтом генерал Павлов и его ближайшие подчиненные поплатились жизнью. Пострадали ли генералы образца 1917 года – вопрос риторический. Корниловские меры (о них речь впереди) касались только солдат. Так что вывод, сделанный поручиком, вполне закономерен:
"Здесь, очевидно, была прямая игра: массовыми солдатскими жертвами и оставлением территории вырвать у правительства ряд уступок".
... Из 300 тысяч солдат, участвовавших в наступлении, армии Юго- Западного фронта потеряли 60 тысяч. Брусилов поплатился за провал местом главнокомандующего – но кому от этого легче?
Ни земли...
Крестьяне, сгоряча поддержавшие Временное правительство, тоже ничего не получили, кроме кивков в сторону будущего Учредительного Собрания: мол, как оно решит, так тому и быть. Между тем помещики, предвидя скорую потерю земли, принялись сбывать ее с рук всеми возможными способами: закладывали, толкали за бесценок иностранцам. Продавали скот, сельхозинвентарь, леса рубили так, что крестьяне начали явочным порядком выставлять собственную охрану.
Бывали случаи и крайние. "Известия всероссийского Совета крестьянских депутатов" в середине июля рассказали о помещике Эсмоне в некоем Старобыховском уезде, который травит свои поля: "На предложение милиционера прекратить потраву помещик заявил: ''До Учреди- тельного Собрания своей земли я хозяин и потому, что хочу, то и буду делать". На вопрос, как он решил убирать рожь, помещик ответил: "Рожь останется в поле неубранной... До этого никому нет дела, так как рожь -мое достояние"". Мол, если не мне, так не доставайся же ты никому! Он был не один такой – о том, что помещики уничтожают собственное хозяйство, сообщения шли в массовом порядке.
И тут с фронта, почуяв, что пахнет "черным переделом", рванули дезертиры – озверевшие от войны, без надежд и иллюзий, зато с винтовками и с некоторым умением организовывать боевые действия. Кончилось все захватами земель с неизбежным "красным петухом" – по всей стране шла пальба и пылали помещичьи усадьбы. Мятежи пытались подавлять вооруженной силой – учитывая, что армия состояла из крестьян, это было просто гениальное решение! Правда, в деревню старались посылать кавалерию и казаков, которые были относительно лояльны – но все равно число мятежей росло, а желание их подавлять у рядовых исполнителей все уменьшалось и уменьшалось. Тем более что вскоре стали бузить и казаки. Земли у них было сколько угодно, однако атаманам захотелось "самостийности". Появились Донская республика, Кубанская республика – и казакам стало не до службы.
Впрочем, надежд на мир с деревней не стало раньше – после того как 25 марта была введена продразверстка. "Все количество хлеба, продовольственного и кормового, урожая прошлых лет, 1916 г. и будущего 1917 г., за вычетом запаса... необходимого для продовольствия и хозяйственных нужд владечьца, поступает, со времени взятия хлеба на учет... в распоряжение государства". А теперь надо бы вспомнить, что лишнего деревня не имела, основная масса крестьян, не в силах дотянуть до нового урожая, и в мирное время хлеб покупала. Вот и вопрос: у кого и какое зерно выгребали продотряды Временного правительства? А оружия на селе к тому времени было...
(Кстати, именно летом 1917 года, в полном соответствии с практикой более позднего времени, впервые селу "оказали помощь": на уборку урожая в помещичьи хозяйства было направлено около 500 тысяч военнопленных и столько же солдат тыловых частей, у которых сразу же возникли вопросы: а какого черта я делаю это на чужом поле, когда могу делать на своем?)
Ни работы...
В экономике начались процессы, подозрительно напоминающие "перестройку". В промышленности показатели стремительно шли вниз, зато жизнь на бирже кипела вулканически – надо же было спекулянтам куда-то вкладывать дешевеющие на глазах деньги! За март – июнь 1917 года было организовано 52 акционерных общества с капиталом в 138, 65 млн рублей, за август – 62 общества (205, 35 млн), а в сентябре – 303 штуки (800 млн). Всего в 1917 году новые компании намеревались выпустить акций на 1,9 млрд рублей и еще полтора миллиарда собирались выбросить на биржу старые компании. То, что промышленность находилась на грани краха, никого не смущало: акция – она сама по себе, а завод – он сам по себе...
Естественно, люди, имевшие в руках какие-то реальные материальные богатства, не спешили менять их на обесценивающиеся бумажки. Крестьяне придерживали хлеб, владельцы заводов и шахт – продукцию, чем еще усугубляли ситуацию. Нехватка бешено взвинчивала инфляцию, а держатели товара выжидали благоприятных обстоятельств (то же самое едва не произойдет в 1927 году – но со Сталиным такие штуки не прокатывали). Экономика входила в штопор.