В те годы театр переживал большие перемены. Два года тому назад был открыт Таймс Тауэр, и престиж нового небоскреба сделал площадь Таймс Сквер респектабельным новым центром театрального района. На Сорок второй улице продолжался бум строительства театральных зданий. Театры, которые все еще рассматривали кино, как что-то не более значимое, чем надоедливых москитов, переживал период своего расцвета, ежегодно предлагая ненасытной публике десятки мелодрам, оперетт, ревю, комедий и водевилей. Среди блиставших "звезд" были такие, как сенсационно красивая Максина Эллиот, которую художник Вистлер называл "Девушкой с полуночными глазами", Минни Мэддерн Фиске, чья манера игры на сцене имела классически сдержанный характер и которая популяризовала Ибсена, и несравненно очаровательная Этель Барримор, чей теплый гортанный голос пытались имитировать потом тысячи однодневных "звезд".
Индустрия музыкальных публикаций, если слово "индустрия" в данном случае уместно, также вслед за театрами переместилась с Четырнадцатой улицы в центр города. В это утро, в десять часов Яков вошел в длинное четырехэтажное здание на углу Сорок первой улицы и Восьмой авеню, на трех окнах второго этажа которого были написаны, настойчиво привлекая к себе внимание, слова:
КОМПАНИЯ МУЗЫКАЛЬНЫХ ПУБЛИКАЦИЙ ШУЛЬМАНА
Он поднялся по деревянной лестнице, прислушиваясь к звучавшим в отдалении нескольким пианино сразу, поскольку в этом здании помещались сразу шесть музыкальных компаний. На верхнюю площадку лестницы выходила дверь с матовым стеклом, на которой тоже была вывеска Шульмана, но уже с небольшим добавлением: "Публикации Шульмана самых популярных песен".
Яков отдавал себе отчет в том, что в поношенном пиджаке и рубашке без галстука он вряд ли походил на денди. Тем не менее, если учитывать состояние его финансов, он выглядел не худшим образом. Поскольку в доме, где они жили, не было водопровода и воду можно было накачать только на первом этаже на кухне, этим утром они с Марко спустились в соседнюю парикмахерскую и заказали там две классические услуги - они побрились и постриглись. И теперь, сжимая в руке написанное для него Роско Хайнесом письмо, Яков открыл дверь и вошел в офис.
В комнате никого не было, кроме сидевшей за деревянным столом и читавшей "Саттердей Ивнинг Пост" средних лет секретарши. Стол находился за деревянной стойкой, позади него была еще одна дверь с матовым стеклом, сквозь которую доносились звуки игры на пианино. Вдоль стены стояли с полдюжины деревянных стульев, несколько грязных пепельниц и плевательница: стены были увешаны листами бумаги, испещренной нотными знаками, которые должны были давать представление о тех "известных" песнях, которые публикует Абе Шульман.
Яков сделал шаг к разделительной стойке. Секретарша в ослепительно белой блузке с подмокшими подмышками отложила газету и посмотрела на него. Над верхней губой у нее чуть наметились усики.
- Да?
- Я хотел бы повидать мистера Шульмана. Меня прислал Роско Хайнес. У меня есть письмо. Понимаете?
Он достал письмо. Хр-р. Секретарша впилась зубами в яблоко и совершенно проигнорировала письмо.
- Зачем вам нужно видеть мистера Шульмана?
- Я играю на пианино. Пишу хорошие песни. Мистер Роско сказал…
Он в испуге остановился, услышав за внутренней дверью офиса высокий голос, переходящий на визг. Он уставился на стеклянную дверь, в то время как секретарша, очевидно, привыкшая к таким крикам, продолжала жевать яблоко.
- Мистер Шульман очень занятый человек. О встрече вам надо договориться заранее.
Крики достигли своей высшей точки. Дверь отворилась, и толстый вспотевший мужчина с портфелем в руках и выражением ужаса на лице вылетел оттуда.
- Я буду преследовать вас в судебном порядке! - кричал тот же голос. - Вы украли у меня эту мелодию. Попробуйте продать эту песню, и я подам на вас в суд! И вы никогда больше не будете работать в шоу-бизнесе! Вон! Убирайтесь вон!
Толстого автора песен не нужно было подталкивать. Он летел через приемную, когда в дверях появился странный человек. Абе Шульман был поразительно маленького роста: он едва достигал четырех футов. Крошечное огнедышащее динамо с огромной сигарой в правой руке, на мизинце которой сверкал большой бриллиант сомнительного происхождения. Он попытался схватить почти уже испарившегося автора песен, и тут вынес окончательный приговор:
- Между прочим, вы же толстый!
Дрожащий песенник выкрикнул ему в ответ уже в дверях:
- И вы тоже не Джон Барримор, коротышка!
Абе Шульман, охваченный яростью, схватил папку с бумагами со стола секретарши и со всей силой запустил ею в голову автора. Мужчина сделал шаг и скрылся за дверью.
Хлоп! Папка с бумагами ударилась о матовое стекло поспешно закрываемой двери, и осколки полетели во все стороны.
Секретарша снова спокойно надкусила яблоко, совершенно невозмутимо воспринимая разыгравшуюся сцену. Все это она уже видела и не раз.
- Если эта жирная скотина явится снова, - выпалил Абе, глядя на Якова, - вызывайте собак. А это что за тип?
- Меня зовут Яков Рубинштейн. Роско Хайнес порекомендовал мне зайти к вам…
- Роско Хайнес? А где ты его встретил? Он уехал из страны два года назад.
- В гамбургском борделе.
- О-ох! - простонала секретарша.
- Роско Хайнес - черный мерзавец, - выпалил Абе. - Он должен мне сто пятьдесят баксов.
- Он сказал, что вы послушаете мою игру на пианино… - начал Яков.
- Мне совершенно не нужны пианисты, - Абе повернулся и пошел к себе в офис, бросив на ходу секретарше: - Рози, соедини меня с Гарри Эрлангером.
- Подождите! - в отчаянии закричал Яков, толкнув вертящийся заслон стойки и бросаясь вслед за Шульманом. - Вы должны послушать мою игру на пианино. Вы должны дать мне работу!
Крохотный Абе повернулся в дверях и посмотрел на него.
- Я никому ничего не должен, - выпалил он.
- Я хорошо играю рэгтайм, совсем, как черные. Я пишу замечательные песни…
- У меня нет никакой работы! - закричал Абе. - А теперь убирайся!
Хлопнув дверью, он проскочил в свой кабинет. Яков остолбенел. Он почему-то считал, что письмо Роско поможет ему добиться хотя бы прослушивания. Теперь в нем закипела злость. Не обращая внимания на визги секретарши Рози, он открыл дверь и ворвался в кабинет. Комната была небольшая, забитая мебелью, с нотами к песням и фотографиями авторов песен, писавших их для Абе Шульмана… А у одной стены стояло видавшее виды разбитое пианино. Абе как раз обходил вокруг своего стола, когда Яков подскочил к нему сзади, поднял и сильно потряс, будто это была курящая сигары кукла.
- Я приехал в Америку работать! - вырвалось у него. - Вы должны прослушать мою игру!
С этими словами он посадил Абе на пианино, сам пододвинул к пианино стул и начал играть свои вариации на тему "Кленовый лист опал". Абе был настолько ошарашен таким неожиданным поведением, что, глядя на молодого эмигранта с недоумением, лишился дара речи. Какое-то время он слушал молча, после чего к нему вернулась способность говорить.
- Ну, ладно, - буркнул он, стараясь перекричать музыку, - ты хочешь работать - я дам тебе работу.
Яков перестал играть.
- Где? - спросил он с интересом.
Абе вынул из бумажника визитную карточку и что-то черкнул на ней.
- Мой двоюродный брат - хозяин бара морских деликатесов "Хаф Мун" на Кони Айленд, - он вручил карточку Якову. - Передай ему это. Он даст тебе работу, потому что ты свой. А теперь убирайся, черт возьми!
Яков взглянул на карточку. Это не было то, чего он хотел, но это была работа.
А где-то в глубине души он полагал, что его музыка произвела на Абе Шульмана большее впечатление, чем тот хотел показать.
- Ну, дело сделано, - сказал Кейзи О'Доннелл, выходя на террасу своего бруклинского дома, где его жена Кетлин сидела с Бриджит. - Я разговаривал с Арчи О'Мелли, а он поговорил с кем-то из Иммиграционной службы - он не сказал мне, с кем. Мы отправим Джорджи обратно в Ирландию, где она просто пересядет на пароход, идущий в обратном направлении и вернется в Нью-Йорк вторым классом. Она избежит неприятностей, пройдя карантин во втором классе, и уж во всяком случае даже не увидит Эллис Айленд. Таким образом, через две-три недели она будет уже здесь, дома.
- Будем благодарить небо! - воскликнула Бриджит. - Какое облегчение!
- Я мог бы добавить, - заметил ее дядя, дымя сигарой, что всего этого не случилось бы, если бы вы последовали моим советам.
- Бриджит и так все понимает, - вступилась за нее Кетлин, довольно красивая, но уже поседевшая женщина, прибавлявшая в весе еще быстрее, чем ее муж. - Не надо укорять бедную девочку. Ведь это ее первый день в Америке…
- Я ее и не укоряю, - перебил Кейзи, - но это причинило мне массу беспокойства и, кстати, стоило лишних денег. Бриджит, ты знаешь, что твоя тетя Кетлин и я счастливы принять тебя и Джорджи в нашу семью. Более чем счастливы. Твой отец был моим любимым младшим братом, и я считаю вас, девочки, моими собственными дочерьми. Но здесь, у себя в доме, я все держу в своих руках. И поскольку вы будете жить под моей крышей, надеюсь, вы будете меня слушаться. Понятно?
Бриджит, сидевшая на обшитой материей софе, чуть резко и несколько подчеркнуто вздернула подбородок.
- Это понятно, дядя Кейзи, - сказала она. - И мы признательны за все, что ты сделал для нас.