Ивашин взял Селезнева за плечо и крикнул в ухо:
- Ты меня слышишь?
Селезнев кивнул головой.
- Иди к раненым, - сказал Ивашин.
- Я же не умею за ними ухаживать, - сказал Селезнев.
- Иди, - сказал Ивашин.
- Да они все равно без памяти.
Ивашин приказал Фролову сложить мебель, дерево, какое есть, к окнам и к двери дома.
- Разве такой баррикадой от них прикроешься? - сказал Фролов.
- Действуйте, - сказал Ивашин, - выполняйте приказание.
Когда баррикада была готова, Ивашин взял бутылку с зажигательной смесью и хотел разбить ее об угол лежащего шкафа. Но Фролов удержал его:
- Бутылку жалко. Разрешите, я ватничком. Я его в масле намочу.
Когда баррикада загорелась, к Ивашину подошел Савкин:
- Товарищ командир, извините за малодушие, но я так не могу. Разрешите, я лучше на них кинусь.
- Что вы не можете? - спросил Ивашин.
- А вот, - Савкин кивнул на пламя.
- Да что мы, староверы, что ли? Я людям передохнуть дать хочу. Немцы увидят огонь - утихнут, - рассердившись, громко сказал Ивашин.
- Так вы для обмана? - сказал Савкин и рассмеялся.
- Для обмана, - сказал Ивашин глухо.
А дышать было нечем. Шинели стали горячими, и от них воняло паленой шерстью.
Пламя загибалось и лизало стены дома, высунувшись с первого этажа. Когда налетали порывы ветра, куски огня уносило в темноту, как красные тряпки.
Фашисты были уверены, что с защитниками дома покончено, и расположились за каменным фундаментом железной решетки, окружавшей здание.
Вдруг из окон дома, разрывая колеблющийся занавес огня, выскочили четыре человека и бросились на фашистов. Фролов догнал одного у самой калитки и стукнул его по голове бутылкой. Пылая, гитлеровец бежал еще некоторое время, но скоро упал. А Фролов лег на снег и стал кататься по нему, чтобы погасить попавшие на его одежду брызги горючей жидкости.
Лежа у немецкого пулемета, Савкин сказал Ивашину:
- Мне, видать, в мозги копоть набилась, такая голова дурная!
- В мозг копоть попасть не может, это ты глупости говоришь, - сказал Ивашин.
На улицу выполз Селезнев, поддерживая здоровой рукой Тимкина.
- Ты зачем его привел? - крикнул через плечо Ивашин.
- Он уже поправился, - сказал Селезнев. - Он у меня за второго номера сойдет. Нам все равно лежать, а на вольном воздухе лучше.
И снова под натиском фашистов защитники дома вынуждены были уйти в выгоревшее здание. На месте пола зияла яма, полная золы и теплых обломков. Бойцы стали у оконных амбразур на горячие железные двутавровые балки и продолжали вести огонь.
Шли шестые сутки боя. И когда Савкин сказал жалобно, ни к кому не обращаясь: "Я не раненый, но я помру сейчас, если не засну", никто не удивился таким словам. Слишком истощены были силы людей.
И когда Тимкин сказал: "Я раненый, у меня нога болит, и спать я вовсе не могу", тоже никто не удивился.
Селезнев, которому было очень холодно, потому что он потерял много крови, сказал, стуча зубами:
- В этом доме отопление хорошее. Голландское. В нем тепло было.
- Мало ли что здесь было, - сказал Фролов.
- Раз дом исторический, его все равно восстановят, - сердито сказал Савкин. - Пожар никакого значения не имеет, были бы стены целы.
- А ты спи, - сказал Тимкин, - а то еще помрешь. А исторический или какой - держись согласно приказа, и точка.
- Правильно, - сказал Ивашин.
- А я приказ не обсуждаю, - сказал Савкин. - Я говорю просто, что приятно, раз дом особенный.
Четыре раза фашисты пытались вышибить защитников дома и четыре раза откатывались назад.
Последний раз фашистам удалось ворваться внутрь. Их били в темноте кирпичами. Не видя вспышек выстрелов, фашисты не знали, куда стрелять. Когда они выскочили наружу, в окне встал черный человек. Держа в одной руке автомат, он стрелял из него, как из пистолета, одиночными выстрелами.