- Не сомневаюсь. Судя по воинственности белых офицеров, находящихся в Германии и во Франции, а также красных - по ту сторону фронта, они способны на еще одну многолетнюю гражданскую, - согласился штандартенфюрер. - Но позволю себе заметить: раскол возможен в том случае, когда Власов будет среди активных членов Русского комитета, членов руководства движением; если он все еще будет оставаться…
- Вот это другое дело, - мрачно пробубнил Гиммлер. - Тогда, может быть, есть смысл сразу же встретиться с этим вашим… Жиленковым, пока русские сами не убрали его? Знаете, полковник, у нас, в штабе командования СС, как-то не принято пожимать руки покойникам.
- С вашего позволения, я поговорю с самим Жиленковым. Думаю, отказа не последует. Но формальность есть формальность.
- Так вы еще не беседовали с ним… - грустно констатировал Гиммлер, с сожалением глядя на полковника. - Придется перевести вас в действующую армию, штандартенфюрер. Редакторское кресло действует на вас деморализующе.
- Потому и не торопился беседовать с Жиленковым, что Решил: прежде всего, следует проконсультироваться с вами, господин рейхсфюрер, - запоздало попытался объяснить свою неспешность д’Алькен.
21
Встреча штандартенфюрера д’Алькена с "власовским Геббельсом" произошла неподалеку от штаба армии резерва, в небольшом старинном ресторанчике с непредсказуемо опасным названием "Как в лучшие времена", стены которого еще помнили устрашающие речи крестоносцев, отправлявшихся отвоевывать Гроб Господний.
- Утверждают, господин Жиленков, что в последнее время у вас возникли серьезные трения с генералом Власовым, - нагло провоцировал его редактор "Дас Шварце Кор", прекрасно зная, что никаких особых трений между этими генералами не возникало. - Надеюсь, они не настолько безудержны, что способны вызвать раскол в освободительном движении?
- Так вас заинтересовало только это?
- Мне еще понятно, когда вы настороженно относитесь к контактам с генералами из лагеря атамана Краснова, пытающимися переманить от вас лучшие командирские кадры, чтобы омолодить свое белогвардейское воинство. Но откуда такая настороженность в отношении офицеров СС?
- Время такое. Всегда нужно знать, с кем и о чем… Опять же, особенность нашего полуэмигрантского-полупленницкого положения.
Приземистый, худощавый, генерал вообще не производил какого бы то ни было впечатления: ни выправки офицерской, ни статности, ни командирского голоса. Однако таким, неказистым и невоенным, он должен был казаться только на плацу. Штандартенфюрер прекрасно знал, что Жиленков слывет неплохим оратором, к тому же сам составляет свои речи. Один из русских власовских офицеров даже отозвался о нем в том духе, что перед любой, самой мизерной аудиторией генерал выступает так, словно стоит на баррикаде под стволами жандармов.
Однако революционная терминология Жиленкова штандартенфюрера не смущала. Важно, что генерала воспринимают.
- "С кем" - вы уже, допустим, знаете. А вот "о чем" - будет для вас неожиданностью.
Пиво оказалось на удивление густым и кисловато-горьким. Уже не пиво, а некий прифронтовой эрзац. Но они потягивали его, смакуя не напиток, а знакомство друг с другом.
- Хотите переправить меня через линию фронта, чтобы создавал там прогерманские партизанские отряды?
- И что, согласились бы?
- Нет уж, увольте.
- Почему так решительно? Партизанский генерал Жиленков в тылу у красных! Статьи во всех газетах Европы. Сразу же вспомнили бы, что перед войной вы были секретарем райкома партии и членом Московского большевистского горкома, а затем стали бригадным комиссаром Красной Армии.
- Оказывается, вы неплохо подготовились к встрече со мной, - проворчал Жиленков.
- В нынешней России красные партизанские командиры гремят, купаясь во славе. Ковпак, например. Всенародный почет и уважение.
- Ковпак, говорите? Наслышан. Ходят слухи, что действительно неплохо воюет против вас, немцев, которые немало насолили всем, да к тому же чужаки на этой земле. Но это против вас, "оккупантов", как говорится. А каково стрелять из-за угла в солдат, которые только недавно эти края освобождали?
- Но ведь вы - генерал освободительной армии, - замер Д’Алькен с кружкой у рта. - Вам ли ставить вопрос таким образом? У освободительной армии нет иного способа, кроме партизанского, начать войну.
Жиленков угрюмо, затравленно улыбнулся. Он понял, что поспешил с отказом, но что теперь поделаешь? Его худощавое прыщеватое лицо с шелушащимися щеками и заостренным красноватым носом еще более вытянулось и приобрело ярко выраженные черты посконной рожи непротрезвившегося конюха.
- Поздно начинать партизанить, штандартенфюрер. К тому же мы - регулярная армия. Хотя бы первые наши победы должны быть вырваны в открытом бою, плечом к плечу с союзниками. Вот почему мне совершенно непонятно, кто и по какому злому умыслу сдерживает формирование дивизий РОА.
Д’Алькен озорно хмыкнул и удивленно покачал головой. Он не мог не поражаться наивности русского генерала.
- Если я назову вам человека, активнее всех сдерживающего их формирование, пиво покажется вам еще более безвкусным, а весь дальнейший разговор потеряет всякий смысл.
"А ведь речь идет о фюрере!" - понял Жиленков, тотчас же признавшись себе, что не такая уж это тайна и неожиданность.
- Тогда кто же вам поручил вести переговоры о власовском партизанском движении?
- Ну почему сразу "о власовском"? Почему не о Русском освободительном? Вы что, всерьез воспринимаете Власова как вождя движения?
Жиленков резко поставил свою кружку с недопитым пивом на стол и впился глазами в штандартенфюрера. Д’Алькен сразу же почувствовал, что погорячился: к такому дипломатическому аллюру генерал явно не готов.
- И как я должен воспринимать подобный пассаж? - настороженно спросил Жиленков и почему-то оглянулся на дверь, словно кто-то там, за ней, мог подслушивать их разговор. - Что, немецкое командование больше не доверяет генерал-лейтенанту Власову?
- Можно сформулировать и таким образом, - согласился д’Алькен, решив идти напропалую. Все равно ведь тональность беседы изменить невозможно.
- Но почему вдруг?! Разве не Власов развернул…
- Не утруждайте себя перечислением заслуг командующего, генерал. Они общеизвестны. Как и слабости генерала, которые не позволяют ему занять достойное место в сонме руководителей вооруженных сил рейха.
- Не могли бы вы как-нибудь поточнее сформулировать претензии к нему?
- У меня существуют другие, более полезные занятия, господин генерал, - напомнил ему д’Алькен. - Власов давно не внушает доверия не только Верховному командованию вермахта, но и самому фюреру. Не говоря уже о Гиммлере и Геринге. Поэтому вопрос теперь стоит так: Власов должен быть смещен. Спокойно, самым порядочным образом, с подобающим достоинством… И ничего не поделаешь. Не он первый генерал, которому в ходе войны "посчастливилось" познавать горечь вынужденной отставки. К тому же Власов сам попросит ее, - загадочно улыбнулся д’Алькен. - Об этом позаботятся.
- Кого вы, в таком случае, представляете?
- Согласитесь, что отвечать на этот вопрос я не обязан. Не будем отрицать реалии, забывая, кто здесь кто.
- Для меня это важно, господин штандартенфюрер, - как можно вежливее произнес Жиленков, приложив руку к груди.
- Самые высшие эшелоны власти, генерал. Такой ответ вас устроит? Не мог же я начать разговор только потому, что мне не сидится за редакторским столом. Лучше вы бы спросили, почему он начат именно с вами.
22
Обмен мнениями русских генералов за чашкой кофе еще продолжался, когда на пороге появился полковник Сахаров и, спросив разрешения, доложил:
- Господин командующий, только что получена телеграмма из Берлина, от начальника вашей канцелярии полковника Кромиади. Он уверен, что наконец-то дано принципиальное согласие Гиммлера на встречу с вами.
Генералы удивленно переглянулись и поневоле перевели взгляды на потолок, представляя себе, что видят сквозь его казарменную серость божественную голубизну небес.
- Это известие получено от самого Гиммлера?
- Из его канцелярии, господин командующий. Но соизвольте заметить, - никак не мог отвыкнуть полковник от своего дворянско-старорежимного лексикона, - что исходит оно, естественно, от самого рейхсфюрера, поскольку названа дата. Поэтому не следует думать, что это очередная пропагандистская отговорка.
- В таком случае вы забыли назвать саму дату, полковник.
- Двадцатое июля, да-да, уже довольно скоро, двадцатого июля, - азартно потер руки Сахаров. - Возможно, тогда все и решится.