Вот и сейчас, в неестественно-сиреневой полутьме бара, среди смутных силуэтов и размытых пятен лиц, Вероника чувствовала себя словно в сцене из фильма, где ей позволили сняться в эпизоде. Главная же героиня, золотоволосая и голубоглазая, в черном бархатном комбинезоне, скорее обтекавшем, чем облегавшем ее точеную фигурку, сидела перед ней и вдохновенно произносила свой монолог, то вертя сигарету в перламутровых ноготках, то поднося ее к перламутровым же губам:
- …И в то же время ссоримся каждый день! Вот вчера - так я просто из терпения вышла! Говорю ему: решай, дорогой, сам, где тебе жить и с кем быть! Хотя если бы там было что-то настоящее - понимаете, Вероника Захаровна? - настоящая женщина, я имею в виду я б ему в ту же минуту сказала: "Флаг тебе в руки и майку лидера!" - И она взмахнула рукой в неопределенном направлении.
Поток страстей уносил ее, и Вероника слушала с напряженным вниманием, боясь пропустить мелькающие в воображении кадры: вот героиня и герой в ссоре - он, провинившийся, на коленях, она с гордо откинутой назад головой; а вот - нежное примирение…
- Конечно, разница в возрасте и все такое… Ведь ему, Вероникочка Захаровна, всего двадцать три! - поведала шепотом героиня. - И притом все время твердит: "Ты для меня - девчонка!" Представляете?
Вероника с готовностью закивала головой. Не следовало удивляться событиям, происходившим в этом чудесном мире, ничего общего не имевшем с ее собственной приземленной жизнью.
- И я вам скажу, вообще-то он по натуре властелин! Вот как решит, так и будет. А глаза как у фараона: представляете, внизу совсем прямая линия… И регистрироваться предлагает, представляешь?! - забывшись, переходила она на ты. - А я… ой, не знаю, ничего я не знаю пока…
Тут Вероника слегка запуталась в хронологии событий: о регистрации - это до ссоры или после? Но переспрашивать было неудобно. Хорошо, что как раз принесли кофе. Она глотнула из чашечки-наперстка и отважилась на робкий совет:
- Ну а почему же? Сейчас такая разница - даже модно… Я вот, помню, лежала с Маришкой в больнице и одну такую пару тоже встретила: маме так лет сорок, а папе, может, тридцать. Но там, правда, наоборот было - все как женщина скажет. Одевалась, конечно, как королева: браслеты, халат такой розовый махровый, с кистями… А отец возьмет дочку за руку и плачет! Все в палате отворачивались, не могли смотреть. У девчонки ничего страшного, просто легкое сотрясение. Неделю пролежала, и выписали…
- Так то родной ребенок, - вздыхала Карпова, - а моя Алена - вы ж сами знаете, Вероника Захаровна! Ну никого буквально ко мне не подпускает, ревнивица! Она если дома - так и стоим в подворотне, как семиклассники, представляете?.. Нинуля, еще чашечку! - не забывала она заказать уже другим, бодрым тоном. И подзывала ласково: - Посиди с нами, Нинуля! Посмотришь, что со мной будет, да? Она у нас гадать умеет, Вероника Захаровна, по кофейной гуще. А это учительница наша, классный руководитель - Нинуля, познакомься!
Нинуля махнула кому-то рукой, приблизилась к столику и оказалась совсем молоденькой девушкой, смугло-розовой, как персик. Она ловко заменила игрушечные чашечки, присела рядом и стеснительно улыбнулась Веронике.
- Ну, как работается сегодня? Все нормально? - потрепала ее по щеке Карпова. - Нет, вы посмотрите только, что за волосы, а?! Роскошь! Теперь поведу тебя к своему парикмахеру, та-акую стрижку сделаем, все упадут! - И предупредила строго: - Смотри: если кто приставать будет, сразу мне скажи!.. Я забыла: чашку от себя переворачивать левой рукой, да? Вероника Захаровна, смотрите, вот так!
Вероника смотрела во все глаза и слушала, завистливо грустя: Никогда, никогда не научиться ей делать такое лицо - то страстное, то грозное; и так ласкать словом, и носить такие комбинезоны! Жизнь Карповой протекала в иных широтах, где прекрасные женщины любили мужчин с глазами фараонов, а нежные девушки с роскошными волосами запросто читали будущее по кофейным разводам.
- И на этом интересе вы давно поставили крест, - вдруг достиг ее слуха голос Нинули, неожиданно низкий, протяжный, - в общем, как бы задвинули его в дальний ящик, да?
Девушка-грузинка, оказывается, обращалась к ней. Вероника машинально улыбнулась ей и кивнула, вслушиваясь в нездешние, непривычные интонации. Этот голос был как песня. Под его грузинскую мелодию в воображении выплывали новые кадры: юг, море, кипарисы… Смутно слышались отдаленные крики чаек… "А что еще за ящик?" - удивилась она.
Нинуля, сосредоточенно сдвинув брови, разглядывала ее чашечку.
- Но зато теперь ваш интерес принесет плоды. Вот здесь, смотрите, - видите, да?
Вероника послушно заглянула в чашку. Кофейная гуща размазалась по дну неопрятными разводами.
- Видите? На дереве вашей мечты уже распускаются почки! - торжествующе объявила Нинуля.
И подарила ей улыбку щедрой феи.
Вероника послушно кивала, восторженно улыбаясь в ответ. Сидеть бы и сидеть в этом низком креслице, слушать и слушать голос-песню, смотреть и смотреть кино про любовь, море и цветущие деревья…
Глава 2
Перефразируя классика, можно было бы смело утверждать: "Каждая учительская семья счастлива и несчастлива по-своему".
Впрочем, при внимательном рассмотрении некоторые общие семейные закономерности все же просматривались.
К примеру, в семьях математичек во все времена царят размеренность и порядок. Все здесь свершается четко и планово - ремонт, покупки, развлечения и даже ссоры. А в своей карьере математички обычно проходят три основных этапа:
учительница Молоденькая, но Уже Серьезная и Ответственная;
затем учительница В Расцвете Лет - Опытная, Решительная и Элегантная;
и наконец, учительница Пожилая, одетая строго и солидно, Исключительно Опытная и Все Еще Активная.
Мужья математичек гордятся женами и втайне побаиваются их аналитического ума, дети учатся на "хорошо" и "отлично" и вовремя возвращаются домой, свекрови проживают отдельно.
Зато совершенно в другом измерении протекает жизнь англичанок и француженок. Испокон веков поддаваясь тлетворному влиянию Запада, эти особы, однако, до поры до времени искусно скрывали элементы буржуазности. И лишь в последние годы, отбросив всякую скромность, они облачились в джинсы и невиданной расцветки свитеры, обзавелись журналом "Космополитен" и принялись цинично обсуждать на уроках стоимость образования за рубежом и перспективы брака с гражданами США, Канады и Японии. Мужья как-то слиняли на их блестящем фоне, свекрови не подавали о себе вестей, зато дети без видимых усилий поступали в престижные вузы. Завистливая же общественная молва повадилась приписывать им интеллектуальный шпионаж, валютное репетиторство, связь с мафией и склонность к алкоголизму.
Но пожалуй, наиболее колоритную группу являют собой учителя русского языка и литературы.
Собственно говоря, они являют собой две совершенно разные группы.
Представители первой, русоведы по убеждению, твердо полагают своей задачей обучение детей грамотному письму. Ученики их обычно назубок знают чередование гласных и спряжение глаголов, бойко составляют предложения типа "Смелый мальчик весело шел в школу" и регулярно выполняют работу над регулярно же повторяющимися ошибками. Зато на уроках литературы они большей частью тоскуют; вызванные же отвечать, траурным шагом приближаются к учительскому столу и траурным голосом рапортуют: "Вчера дежурил у дедушки в больнице… Не успел дочитать…" Однако под конец четверти мужественно одолевают-таки несколько страниц бестселлера "Все произведения школьной программы в кратком изложении".
Воспитанники же убежденных литераторов вплоть до одиннадцатого класса не отличают прилагательных от причастий, а из всей орфографии помнят только, что "уж замуж невтерпеж". Зато читают они не менее тридцати процентов объема программных произведений и обожают пересказывать любимые эпизоды, с жаром комментируя: "Наконец Муму выросла и оказалась девушкой!" или "Онегин оценил не внешность, а внутренность Татьяны".
Не менее, чем методика преподавания, различаются быт и нравы учителей-словесников.
Имеются среди них фигуры подлинно титанического масштаба, даже с соседями по даче говорящие языком Державина.
Встречаются также кроткие мученицы, в первые же полгода лишившиеся голосовых связок и вынужденные бессловесно сносить выходки учеников, причуды администрации и произвол домашних.
Есть, наконец, и жертвы художественной силы слова, обнаруживающие явные признаки раздвоения личности между собой и любимыми героями.
Вероника принадлежала, несомненно, к последнему типу.
Изучая очередной классический роман, она вживалась в образы персонажей настолько добросовестно, что начинала ощущать их проблемы и черты характера как свои собственные. Однако черты эти бывали обычно, увы, не из лучших. Становилось очевидно, например, что она небыстра умом и наивно-привязчива, как лермонтовский Максим Максимыч, временами обуреваема нелепыми философскими теориями, подобно Родиону Раскольникову, а кроме того, ленива и безвольна в точности как Илья Ильич Обломов.
Сейчас, приближаясь к дому в густых сумерках, она ощущала себя скорее Николаем Ростовым, возвращающимся домой после ужасающего проигрыша Долохову - с той разницей, что проиграла она не деньги, а время и внимание, по праву принадлежащие ее семье. Как отнесутся к вопиющему проступку домашние?! Возможно ли надеяться на прощение, в особенности в такой час, когда полагается убирать со стола после уютного семейного ужина?..
Впрочем, из домашних дома только дети. У мужа в цеху не было электричества, так что теперь работают по две смены… Ну хоть в одном ей повезло!