- Ну же, милая, выплесни все наружу. - Берт погладил жену по руке.
- Для того чтобы ухаживать за такой большой семьей, приходится прилагать слишком много усилий: надо и постирать, и погладить, и приготовить еду. В тот момент, когда отец Мэлони зашел к нам, я стряпала ужин и кругом лежало выстиранное белье. Мне захотелось, чтобы у меня снова была моя гостиная, вот и все.
Последняя фраза, смысл которой Энни не поняла, была наверняка очень важной, поскольку в комнате воцарилась тишина.
Первой заговорила Дот. Она посмотрела отцу Энни прямо в глаза.
- Мне жаль, Кен, но все это длится уже более четырех лет. Однако теперь, когда Берт вернулся, а я жду еще одного ребенка, ну… в общем, в доме уже не хватает места для всех.
Опять последовала пауза, и снова Дот первой нарушила молчание:
- Если бы Роза хоть как-то помогала мне по хозяйству, было бы еще ничего.
Дядя Берт неловко произнес:
- Дот сказала, что городские власти собираются заселять Хюйтон. Там строят симпатичные современные дома с тремя спальнями.
Наконец отец Энни торопливо заговорил, едва успевая переводить дух:
- Но ведь это слишком далеко. Мое место работы расположено в этой части города. Не могу же я каждый день ездить на велосипеде из Хюйтона, ведь оттуда все пятнадцать или даже двадцать миль.
Дот глубоко вздохнула. Она продолжала сидеть на колене у дядюшки Берта, крепко уцепившись в него, словно это придавало ей мужества.
- Кен, ты мой младший брат, и я знаю, что вам с Розой через многое пришлось пройти. Если бы этот дом был просторнее, вы бы могли остаться здесь навсегда, но… - Она вдруг запнулась на полуслове и стала тихонько плакать. - О, будь оно неладно! Мне так неприятно это говорить.
- Знаешь, Кен, это неправильно, - мягко произнес дядя Берт. - Розе никогда не станет лучше, если вы с Дот так и будете от всего ее ограждать. Если бы вы обзавелись собственным домом, чувство ответственности пошло бы твоей жене только на пользу.
Отец Энни смотрел на свои туфли.
- Завтра я подумаю, что можно сделать. Во время бомбежек Бутл лишился такого огромного количества домов, что практически ничего не осталось…
- Хороший парень! - искренне сказал Берт, когда отец Энни встал и вышел из комнаты, не проронив больше ни слова.
На лице Дот появилось беспокойство, когда она услышала, как громче обычного хлопнула дверь.
- Он сейчас явно не в духе!
- Ничего страшного, милая. Когда-нибудь это нужно было сказать.
- Я бы убила этого мерзкого Гитлера за то, что он сделал.
Энни жадно слушала их разговор, пытаясь понять, о чем это говорит ее тетушка.
- Таких, как она, много, Дот, - произнес дядя Берт. - Другим народам досталось не меньше, а некоторым пришлось и того хуже.
Дот вздохнула.
- Знаю. Но даже если… - Ее голос затих, и они продолжали непринужденно сидеть на стуле. - Думаю, мне следует взглянуть на ужин, не дожидаясь, пока еще что-нибудь подгорит.
- Я тебе помогу, милая.
Дот улыбнулась.
- А знаешь, что наш Томми сказал, когда я швырнула чашку? Он спросил, не умер ли случайно мистер Эттли. Господи, да если бы что-нибудь случилось со стариком Клементом, я бы, наверное, разбила весь чайный сервиз.
Спустя три недели семейство Харрисонов переселилось на Орландо-стрит, в район Сифорт, и их жизнь изменилась настолько, что у Энни сложилось впечатление, будто они переехали на другой конец света.
ГЛАВА 2
Орландо-стрит, казалось, была бесконечной. По обеим сторонам располагалось более сотни домов из красного кирпича, фасады которых выходили прямо на тротуар. Здания были похожи друг на друга, как близнецы, и были окрашены в строгом стиле: почти все двери и оконные рамы имели зеленый, красно-коричневый или же просто коричневый цвет, и только некоторые из них были черными. Раз в год отец Энни перекрашивал их снаружи в тот же самый насыщенный шоколадный цвет.
Повзрослев, Энни частенько презрительно шутила по этому поводу: "Можно подумать, что, если кто-нибудь выкрасит дверь в голубой или розовый цвет, наступит конец света. Я обязательно выкрашу парадный вход своего собственного дома в ярко-желтый!"
Ей приходилось каждый раз смотреть на номер, чтобы удостовериться, что это их дом, и ее сердце каждый раз холодело, стоило ей завернуть за угол Орландо-стрит. Тот ужасный день, когда семья Харрисонов переселилась в дом под номером тридцать восемь, навсегда запечатлелся в ее памяти.
Неожиданно на грузовике появился дядя Берт, и кровати вместе с их пожитками, которые Дот аккуратно упаковала в картонные коробки, погрузили в кузов. С дальнего конца двора принесли велосипед отца.
Отец выглядел несколько сконфуженным и сердитым. На матери было лучшее пальто, пошитое из забавного волнистого меха. Выйдя на улицу, она сощурила глаза, словно редко видела дневной свет. Ее лицо было бледным и выражало явное неудовольствие.
- Девочкам лучше сесть сзади, они могут примоститься на одной из кроватей, - резко сказал отец, помогая жене забраться в кабину.
Дот скривила губы и закричала:
- А ну-ка, ребята, кто-нибудь из вас, идите сюда. - Когда Майк приблизился, она сказала: - Поезжай с ними, дорогой. Бедные крошки перепугаются насмерть.
Майк явно воспринял это предложение с восторгом. Его лицо засияло, и он, вскочив в грузовик, с радостным возгласом плюхнулся на пружины кровати.
Когда дядя Берт взял Мари на руки, Дот горько расплакалась.
- Ну зачем забирать девочек, Кен? Почему бы не оставить их у нас?
Энни, не до конца понимая, что здесь происходит, подумала, что так было бы лучше, и схватилась за тетушкину руку, однако отец покачал головой.
- Нет, - сказал он тонким голосом. - Сейчас самое время, чтобы Роза наконец прониклась чувством ответственности, как правильно заметил Берт.
- О, Господи Иисусе! - всхлипывала Дот. - Он ведь не имел в виду девочек. Ну почему я не держала рот на замке?
Через час Энни с сестрой наблюдали за тем, как дядюшка Берт отъезжает от дома, а Майк, высунувшись из окна, машет им рукой. Девочки тоже махали ему до тех пор, пока грузовик не завернул за угол, а затем, взволнованно посмотрев друг на друга, побрели в свое новое жилище.
Энни оно не понравилось так же, как и улица. Девочка возненавидела мрачные выцветшие обои и доставшуюся им от прежнего квартиросъемщика мебель.
Гостиная имела устрашающий вид. Было что-то зловещее в высоком буфете со свинцовыми стеклянными дверцами, а окна, словно глаза, пристально смотрели на нее недружелюбным взглядом.
Поднявшись по лестнице, Энни так и ахнула от изумления. Ванная комната! Девочка с некоторым трудом забралась на унитаз и, усевшись на деревянное сиденье, оставалась в таком положении еще несколько минут, чтобы как следует его прочувствовать, а затем потянула за цепочку. Было несколько странно пользоваться туалетной комнатой, расположенной внутри дома, все это вызывало достаточно волнующие ощущения, хотя Энни предпочла бы и дальше жить с Дот и Бертом и посещать уборную в конце двора.
Девочка на цыпочках прокралась в спальню, окна которой выходили на задний двор.
- Ух ты! - произнесла она, открыв от удивления рот, тем же тоном, что и тетушка Дот.
Как и в гостиной, в этой комнате было полно темной мрачной мебели. Туалетный столик загораживал большую часть окна. Там стояла койка, а это означало, что теперь у каждого из них будет своя кровать.
Энни стала осторожно выдвигать ящики в надежде найти что-нибудь интересное, возможно, оставленное прежними хозяевами.
- Ух ты! - снова воскликнула она, когда запах камфорных шариков заставил ее чихнуть.
В ящиках было пусто, как и в платяном шкафу.
Энни распаковала одежду и большую ее часть разложила по полкам. Когда девочка делала это, она чувствовала себя взрослой и ответственной, хотя и понимала, что пытается лишь отсрочить сильно страшивший ее момент, когда придется спуститься вниз и встретиться лицом к лицу с матерью.
Наконец Энни, крадучись, проскользнула в гостиную. Мама сидела в кресле у окна, повернувшись к стене.
Энни с любопытством уставилась на нее. Эта красивая женщина с печальными серыми глазами и темными пышными волосами считалась ее матерью, однако была, по сути, ей совершенно чужой. Ведь именно тетушка Дот растила их с сестрой, водила в поликлинику и в церковь. Они прижимались к Дот, когда испытывали потребность в любви, в то время как их собственная мать оставалась в гостиной. Иногда по настоятельной просьбе Дот девочки входили в комнату матери, чтобы повидаться с ней. Мама обычно лежала в кровати или же сидела на стуле, безучастно глядя в окно. Девочки никогда не оставались с ней надолго, поскольку мать все время молчала и едва удостаивала их взглядом, а несколько раз, бывало, даже не открывала глаз.
- Болеет ее ум, а не тело, - как-то сказала им Дот, и Энни представила, что у матери в голове находится целая куча болячек. - А все из-за этого Гитлера, будь он неладен! - Рассерженная Дот с чувством опустила утюг на воротник рабочей рубашки Берта. - Бедняжка, какой же она была красивой! Впрочем, она и сейчас очень красива, но, похоже, из нее ушла жизнь.
- А что Гитлер сделал с моей мамой? - спросила Энни, воображая, как какой-то монстр высасывает жизнь из ее матери.
Дот вздохнула.