Задача авторов этой книги во многом облегчается тем, что историей политических преступлений в России много и плодотворно занимались наши предшественники, к работам которых нельзя не обращаться при рассмотрении данной проблемы. Эта тема интересовала историков XIX – начала XX века; после некоторого перерыва, когда политический сыск рассматривался преимущественно с точки зрения классовой борьбы, эта тема вновь стала разрабатываться в Новейшее время.
Помимо известных по литературе событий и лиц в нашей книге использованы несколько сотен дел хорошо сохранившегося архива петровской Тайной канцелярии и ее преемников; протоколы и поступавшие по делам указы и резолюции, списки арестантов и ссыльных.
Рамки нашего повествования ограничены 1801 годом, когда Александр I манифестом от 2 апреля повелел "не только название, но и самое действие тайной экспедиции навсегда упразднить и уничтожить", поскольку "в благоустроенном государстве все преступления должны быть объемлемы, судимы и наказуемы общею силою закона". Правда, очень скоро выяснилось, что и в "благоустроенном государстве" тайная полиция является отнюдь не лишним институтом; политический сыск стал вечным государственным учреждением, невзирая на любые социальные перемены и революции.
Глава 1. Рождение политического сыска в России
Царственного дела искатели
Становившаяся в огне усобиц и войн с соседями Московская держава неизбежно должна была создать собственную "службу безопасности", нацеленную против врагов как внешних, так и внутренних. У ее истоков стояли не только князья и их доверенные бояре, но и безвестные служилые, на чью долю выпадало "проведывать" про враждебные их господину происки.
С тех далеких времен уцелела челобитная одного из них – Ивана Яганова: попав в годы юности Ивана Грозного за какую-то провинность в опалу, он решился напомнить о том, как добывал для великого князя Василия III (1505–1533) информацию о делах при дворе его брата, удельного дмитровского князя Юрия Ивановича. "Наперед сего, – писал Яганов, – служил есми, государь, отцу твоему, великому князю Василью: что слышев о лихе и о добре, и яз государю сказывал. А которые дети боарские княж Юрьевы Ивановича приказывали к отцу твоему со мною великие, страшные, смертоносные дела, и яз, государь, те все этих дела государю доносил, и отец твой меня за то ялся жаловати своим жалованьем. А ведома, государь, моа служба князю Михаилу Лвовичу да Ивану Юрьевичу Поджогину".
Из этой челобитной следует, что московский князь имел платных осведомителей при дворе брата-соперника; по их вызову "государева дела искатель", вроде Яганова, мчался за десятки верст для получения информации. Этой службой при дворе ведали ближайшие к великому князю люди – князь Михаил Глинский и думный дворянин Иван Поджогин, которые не верили агентам на слово. За неподтвержденные сведения можно было угодить в темницу, как это случилось с автором челобитной. Но и не донести было нельзя – Яганов хранил верность присяге: "А в записи, государь, в твоей целовальной написано: "слышав о лихе и о добре, сказати тебе, государю, и твоим боаром". Ино, государь, тот ли добр, которой что слышав, да не скажет?"
"Искателям государева дела", подобным Яганову, было где развернуться во времена опричнины, когда Иван Грозный ввел в стране чрезвычайное положение с отменой всяких норм и традиций. Сам царь был убежден, что окружен изменниками, – он даже просил политического убежища в Англии, куда готовился бежать с верными людьми и сокровищами; однако мы не располагаем фактами, подтверждающими реальность боярских заговоров. В ответ царь проводил массовые переселения, отнимал у служилых людей земли, устраивал показательные казни: изменников искореняли "всеродне" – вместе с женами, детьми, десятками слуг и холопов. Убийства совершались внезапно, на улице или прямо во дворце, чтобы приговоренный не успел покаяться и получить отпущение грехов; показательные казни творились с выдумкой: людей резали "по суставам" или варили заживо; трупы разрубали на куски или бросали в воду, чтобы души казненных после смерти не имели упокоения без погребения.
Иван Грозный возвысил "вольное самодержавство", но не смог предотвратить Смуты – постигшего страну в начале XVII столетия кризиса, едва не закончившего распадом государства. Тогда впервые проявился феномен "самозванства", когда на власть претендовала череда Лжедмитриев и десяток "детей" царя Федора. Земское ополчение Минина и Пожарского спасло страну и объединило ее под властью новой династии. На фоне потрясений XX столетия XVII век теперь представляется тихим и даже "застойным" временем. Но это впечатление обманчиво – он прошел в непрерывных войнах, государство и общество раздирали внутренние конфликты. В это время произошел не преодоленный и по сей день церковный раскол, нередко служивший в последующие времена идейным основанием социального протеста.
Новая династия закрепилась у власти. Однако выборные "земские" государи в глазах подданных уже не обладали безусловным авторитетом своих предшественников. "Что де нынешние цари?" – толковали подданные, на чьей памяти были не только "выборы", но и примеры свержения монархов. Дворяне XVII века весьма непочтительно отзывались о бесцветном царе – "старцевом сыне" Михаиле Романове; отца государя, патриарха Филарета, объявляли "вором", которого можно "избыть".
Самозванцы появлялись и после окончания Смуты; причем новые претенденты уже не были связаны с массовым движением в самой России – как, например, объявившийся в Запорожье "сын" царя Алексея Симеон, пожаловавшийся в челобитной "отцу", что его "хотели уморить" думные бояре: "Твоими молитвами, батюшки моего, жив ныне". В середине XVII века появились международные авантюристы, вроде мнимого сына Василия Шуйского, "царевича Симеона" (под этим именем скрывался московский подьячий Тимофей Акундинов, более десяти лет разъезжавший по соседним государствам, пока в 1653 году не был выдан России и казнен).
Новые угрозы власти вызвали ответные меры. С начала XVII столетия появилось выражение "слово и дело" – обвинение в измене, заговоре, самозванстве или оскорблении царского имени и "чести". Соборное уложение 1649 года впервые выделило в особую главу уголовно-правовую защиту государя и его "чести", причем даже умысел на "государское здоровье" карался смертной казнью; то же наказание грозило участникам любого выступления "скопом и заговором" против бояр, воевод и приказных людей, то есть всех представителей власти.
Закон закрепил формулу "государево слово и дело". Каждый, узнавший об "измене" или хотя бы "непристойных словах" в адрес власти, должен был под страхом казни немедленно подать устный или письменный "извет"; недонесение каралось так же, как соучастие. Услышавшие "слово и дело" были обязаны "бережно" сдать изветчика властям. Местный воевода допрашивал заявителя и – если его показания признавались основательными – доставлял его в Москву. Дальнейшее следствие велось в столице, а окончательное решение иногда принималось самим царем. "Женскому полу бывают пытки против того же, что и мужскому полу, окромь того, что на огне жгут и ребра ломают", – описывал практику "сыска" в XVII веке диссидент-подьячий Григорий Котошихин, сбежавший за границу и там составивший описание московского государственного устройства.