- Когда я проходил процедуру развода, - сказал Том, - люди спрашивали, как у меня дела, а я обычно говорил: "Хуже некуда, благодарю вас". И они чувствовали себя после моих слов действительно обиженными. Это общепринято - быть приятным. В противном случае ты нарушаешь общественные устои.
- Но у меня действительно все замечательно, - сказала Элизабет.
Карвер окинул ее быстрым взглядом.
- Ну, коли вы так говорите…
Он прошел мимо нее в гостиную и раскатал на полу чертежи.
- Этот дом ни в коей мере не относится к обычным. Мы всегда считаем георгианский стиль симметричным, но большинство домов в Бате построены на глазок. Мне это нравится. Почему-то это придает им больше человечности. Те архитекторы восемнадцатого века говорили друг другу: "Делай, как тебе удобно, Уилли, а заказчики никогда ничего не заметят".
Элизабет опустилась на пол на колени. Чертежи привлекали ее внимание - все эти прямые линии и затемненные участки цвета поблекшего индиго, подписанные ровным почерком архитектора.
- Вы всегда хотели стать архитектором?
- Нет. Я мечтал стать врачом. Как мой отец, как дед. Но отказался от этой затеи из-за досады, когда мой старший брат выиграл грант - стипендию медицинского факультета в Кембридже.
Элизабет провела пальцем по затемненному прямоугольнику, который обозначал ее уголок возле южного окна.
- Вы сожалеете об этом?
- Да.
- И полагаете, что сожаления делают вас хорошим архитектором?
Карвер присел на корточки возле нее:
- Что за милый вопрос, мисс Браун!
- Элизабет.
- Благодарю вас. Правдивый ответ будет звучать так: это уже сделало из меня почти успешного архитектора.
- В таком случае, я, - сказала Элизабет, - почти успешный госслужащий.
- Это выговор?
Она поднялась.
- Просто маленькое предупреждение. Почему вы не расположили сточную трубу под северным окном?
- Потому что я разместил здесь дверь в сад.
- Но я не хочу две наружных двери в этой комнате.
Том тоже поднялся.
- Тогда мы подумаем снова.
- Мне понадобится место для резиновых сапог, не так ли? А еще - для хранения плащей. И какое-нибудь укрытие от дождя, где я могла бы снять плащ.
Архитектор наклонился и указал пальцем на чертеже:
- Вот здесь.
- О, - произнесла она, - извините.
- И вот дверь наружу для всего этого. Эта дверь была для лета, чтобы выносить через нее подносы и тому подобное - например, в субботу, когда друзья приходят на коктейль, - Том замолчал. Он расправил плечи и посмотрел на нее, а затем сказал уже другим тоном:
- Вы действительно не можете представить свою жизнь здесь? Ведь это так?
- Да, - ответила Элизабет, засунув руки в карманы пальто. - Прежде я думала, что могла бы, когда впервые увидела этот дом. Но, возможно, всему виной та жизнь, которая бурлила вокруг. Хотя уверена, я здесь уживусь. Правда, воображение никогда не было моей сильной чертой.
Том слегка подтолкнул чертежи на полу, отчего они сами свернулись в рулон.
- Я вам вот что скажу. Я собираюсь отвезти вас вниз, в свой дом, в котором к тому же и тепло. Я угощу вас кофе, и мы поболтаем…
- Я не собираюсь менять свое решение…
- Я бы хотел быть уверенным в этом до того, как скажу, в какую сумму вам уже обошлись мои услуги.
Элизабет сказала с некоторым нажимом:
- Я хочу жить в этом доме.
Том скрутил и перевязал рулон с чертежами. Он взглянул на нее и в этот момент улыбнулся.
- Я верю первым словам фразы, - сказал он. - Это - как минимум.
* * *
Элизабет сидела за кухонным столом у Тома Карвера. Это был длинный старинный стол из светлого дерева, и на нем находилось много разрозненных вещей: стопка газет, фруктовая миска с лежащими ключами и вскрытыми письмами, а заодно - и с яблоками, пара подсвечников, откупоренные бутылки вина, кофейная кружка, паяльный прибор. Но все это странным образом смотрелось совершенно гармонично, - как одежда Тома.
Сама кухня оказалась светлым помещением справа в глубине дома. Через французские окна Элизабет могла видеть внизу узорную решетку перил лестницы, ведущей в сад.
Эта кухня походила на то, что видишь в выставочных залах или в дорогих магазинах: там обнаруживаешь бесчисленное количество безделушек, в высшей степени изысканных. Здесь же изысканность не могла скрыть того, что каждый сантиметр тщательно продуман, что ручка каждого буфета, каждая лампа внимательно изучены, а уж потом отобраны.
Том Карвер поставил перед Лиз кружку с кофе:
- Ваш отзыв - не очень-то восторженный.
- Я не привыкла бывать в домах, куда вложено столько души, - ответила на это Элизабет.
- Как бы там ни было, но вкладывать душу - моя профессия.
- Да-да, конечно. Я не хотела показаться невежливой.
- Я и не считаю вас невежливой, - он присел напротив нее. - Первоначальные обитатели этого дома вложили большую долю души, не так ли? Особенно - в общих комнатах. Подумайте, каким роскошным был Бат, - Карвер замолчал и придвинул к Элизабет мисочку с коричневым сахаром. - Почему вы непременно хотите жить в Бате?
- Мой отец живет здесь. Мне знакомы эти места. После Лондона тут спокойнее.
- Так почему вы не купили в Лондоне дом с садом, и не навещаете своего отца в свободные выходные?
Элизабет опустила ложку с сахаром в кружку, медленно помешивая.
- Не знаю, я не думала о таком. Мне пришла в голову идея купить коттедж с садом.
- Англо-саксонская сельская идиллия.
- Возможно.
- Это очень романтично, - сказал Том, - очень достоверно. Саксы танцуют вокруг майского древа…
- Но разве они танцевали? - спросила Элизабет. - Они еле пробирались в грязи, одетые в отрепья и умирали до тридцати.
- Идиллия непохожа на реальность. Она зависит от отсутствия грязи и наличия всех зубов. Вот у вас есть идиллия?
Элизабет сделала глоток кофе.
- Нет.
- Благоразумная девушка, - сказал Том.
- Я не уверена, что могу считаться таковой, - ответила она. - Но после смерти матери я очень хорошо поняла, что хочу что-то изменить, сделать что-то новое, разнообразить свою жизнь. Я не желала менять работу, потому что у меня уже через год-другой будет перспектива занять ведущую должность. Но интуитивно почувствовала, что превращаюсь в одну из тех женщин, которые преподавали нам в школе и кого мы обычно жалели с превосходством юности. Вероятно, мы совершенно неверно толковали жизнь - в четырнадцать-то лет! Но мы не видели в их жизни хоть что-то, кроме школы, кроме нас…
Том обхватил обеими ладонями кружку.
- Вы были когда-нибудь замужем?
На долю секунды возникла напряженность.
- Нет, - ответила Элизабет.
- А хотели этого когда-нибудь?
Лиз взглянула на свою чашку с кофе. С одной стороны, она хотела прямо сказать Тому: он недостаточно хорошо ее знает, чтобы задавать подобные вопросы. С другой же стороны, ей было нужно, пользуясь случаем мимолетной откровенности, рассказать, что она как никогда желает выйти замуж. Но только подходящие мужчины уже благополучно женаты. Она чувствовала, что сможет реализоваться только в любви, даже если ей и не представится такая возможность. Это беспокоило Лиз. Переносить одиночество, эту постоянно усиливающуюся боль, оказывалось с каждым днем все труднее. Одиночество затеняло все. Оно заставляло Элизабет думать (и это однажды заметил ее отец), что любой наполненный наполовину стакан чаще всего наполовину пуст.
Когда Лиз стояла в то утро в маленьком домике на Лэнсбери-Крисчент, то была способна мысленно представить себя там в одиночестве. И эти образы отличались от той картины, которую нарисовал Том - от летнего вечера, когда двери в сад открыты, когда на столе во внутреннем дворике стоит поднос с напитками, когда рядом - компания друзей. У нее были друзья, да, конечно. С ними она ходила в театры и кино. Друзья приглашали Элизабет на воскресный ленч и не скрывали в ее присутствии переполнявшую их гордость и радость от воспитания детей. Можно, конечно, воспринимать друзей как членов своей семьи. У нее были неженатые приятели, которые так и поступали. Но в итоге обособленность поджидала Лиз не в пустой квартире, а в ее сердце. Она осознала это, как беспощадную правду, лишь неделю назад, когда заполняла карточку донора почек у своего лечащего хирурга. Кого известить в случае ее смерти? "Моего отца", - написала Элизабет. А потом задумалась: кого бы она назвала, если бы ее отец умер?
- Я полагала, - сказала Лиз Тому Карверу, - что мы собирались поговорить о моем доме.
- Да.
- Но…
- Я стараюсь заставить вас сказать: действительно ли вы хотите потратить примерно пятнадцать тысяч фунтов на нечто, от чего ваше сердце не будет ликовать.
- Почему это должно интересовать вас? - резко спросила Элизабет. - Почему это беспокоит вас? Вы получите свое вознаграждение в любом случае, понравится мне дом или нет.
Том Карвер поднялся и прошел через кухню к столу, где он оставил кофейник. Он спокойно ответил:
- Вы совершенно правы. В большинстве случаев я действительно не принимаю близко к сердцу дела своих клиентов. Они - те, кто совершает в итоге выбор, этот выбор - их обязанность. Но… - он замолчал.
- Но что?
- …Вы прелестная женщина, - просто ответил Том. Он держал кофейник над ее кружкой. - Еще кофе?
Лиз отрицательно помотала головой. Он наполнил свою кружку, а потом сказал:
- Могу я вам кое-то показать?
- Конечно.