Глава 2
Поздним ноябрьским вечером Александр Виноградов, вечный мой любовник, он же единственный враг и лучший друг, а также законный Варин отец, пришел к нам домой, лег на ковер, позвал к себе Варьку, обнял ее и, не дозвавшись меня из кухни, прокричал на всю нашу маленькую квартиру:
- Милые дамы, я пришел к вам, чтобы сообщить пренеприятное известие! Вам придется теперь жить со мной! Всю оставшуюся жизнь! Собирайтесь! Покупайте платья белые для свадьбы, платья черные для приемов у нефтяных и колбасных магнатов и трусы пляжные для карибских пляжей! Также приглашаю голыми посетить баню на моей даче! Она же отныне - и ваша!
Я застыла с куском пиццы на лопатке, которую на скорую руку разогревала внезапно свалившемуся на ночь глядя Виноградову.
- Ленка! Не слышу громкого "ура"! Прись сюда, будь так любезна, оставь там всю эту ерунду! На новой квартире поставишь себе посудомоечную машину! И эту… Печь-скороварку! - Он пропел рекламную фразу: - "От "Т-е-е-фа-аль"!" - Пропел точно. - Варвара Александровна, а вы-то чего притихли? Хотя бы вы проорали троекратное "ура", а? Три-пятнадцать!
"Ура" Александр Виноградов проорал один, в тишине замершей квартиры. Для верности он спел еще куплетик "Шаланды полные кефали…" и замолчал. Я пришла, села перед ним на диван и спросила:
- А если я тебе отвечу: "Ой, моряк, ты слишком долго плавал…"?
- Фигня! - ответил Александр Виноградов и приподнялся, чтобы притянуть меня на ковер. - Иди-ка к нам, морячка. Ты заслужила отдых. Ты будешь теперь холеная, и ленивая, и сытая, и… еще не знаю какая. Какой хочешь, такой и будешь. Давай найму тебе домработницу, садовника, шофера, вернее, шофершу и садовницу, и еще кого? Все к вашим ногам.
- А что, собственно, случилось? - спросила я, пытаясь понять, насколько пьян Александр Виноградов. - Ты резко разбогател?
- Я давно разбогател, ты же знаешь.
Он, похоже, был средне пьян.
- Ты разочаровался в свободной любви? Или ты едешь послом в Мавританию и тебе нужна семья для дипломатического статуса? А может, ты просто проспорил или проиграл свое холостяцкое счастье?
- А! - Александр Виноградов вытянул перед собой руки и хрустнул суставами. - Ой, как обидно, когда девушка высокая и фигуристая, а такая дура. А если она к тому же ваша избранница… Хотите Мое мнение? Вам надо меньше писать глупостей и больше варить борщей на телячьем бульоне. Я просто хочу с вами жить. С тобой, Ленка, и с моей любимой единственной дочерью Варварой. Не порть мне настроение. Дай лучше поесть. Чего-нибудь повкуснее. Креветки подойдут. Знаешь, как моя мама готовит? С чесночным соусом? Не знаешь, конечно. Ну, любое давай. И пошарь там сбоку в холодильнике - водка моя осталась?
Я пожала плечами:
- Я вообще-то твоей водкой ложки протираю. Для дезинфекции. И всякое другое.
- Ой-ёй! - застонал Александр Виноградов и стал целовать Варьку, которая лежала у него на плече, поглядывая на меня счастливыми глазами. - А всякое другое, - он понизил голос, - это какое, а?
- Варька, а ну-ка, отлипни от этого человека, - приказала я ей и подергала любимую дочь за ровную ступню с папиным оттопыренным большим пальцем. - Он даже руки не помыл, лезет с малышкой лизаться.
- Малышка - это ты, моя красота, - пояснил Александр Виноградов и смачно чмокнул Варьку в ухо. - Сейчас вот как съем с майонезиком, - вспомнил он шутку, которую всерьез воспринимала маленькая Варя и закрывала ручонками уши, слыша эти слова.
Они стали возиться, хохотать, а я ушла на кухню и села на стул. Главное, не принимать на веру. Не радоваться. Не дать вероломному, ненадежному, обманчивому счастью вползти в глупую душу и расположиться там, выгнав все сомнения, все доводы разума, все то грустное и горькое знание жизни в общем и Александра Виноградова в частности, которые сейчас хором кричали: "Выгоняй его к чертовой матери! К едрене фене! Как угодно и куда угодно, лишь бы он не обманул тебя снова! Тебя ладно! Лишь бы он не обманул Варьку! Маленькую, хрупкую Варькину душу! Он поиграется-поиграется и - наиграется! Ему надоест, как надоедает всё и вся в этой жизни! Как надоедала ты сто пятьдесят раз! А вам с Варькой будет больно и плохо! К едрене фене выгоняй! Немедленно!"
- Саш, давай-ка домой! - сказала я, войдя в комнату, где буйное веселье сменилось тихой нежной идиллией. Варя, похоже, собиралась соснуть прямо на ковре в объятиях ненаглядного для нас обеих Александра Виноградова.
- Я машину отпустил. Костя поставит ее в гараж. Завтра за мной приедет.
- Хорошо, я вызову тебе такси.
С едва заметной паузой Александр Виноградов спросил:
- Так, где мои креветки и моя холодная водка? В маленьком стаканчике с кусочком лимона? Где твоя короткая джинсовая юбка с рваными краями… или нет, лучше платьишко то надень, темно-синее, английское что ли, шелковое такое, скромное… а трусы можно снять… - Он покосился на громко и ровно сопевшую Варьку. - Что за день у нас сегодня?
- В смысле?
- В смысле способности к деторождению. Благоприятствует?
Я не успевала отвечать, я не успевала радоваться или сердиться. Шквал под именем Александр Виноградов, наглый, жестокий в своем вечном эгоцентризме и тем не менее неотразимый, смял не только наивную и трепетную Варьку, но и умную, осмотрительную в отношениях с нашим ближайшим родственником и достаточно - чтобы не терять контроля до конца! - достаточно бестрепетную меня.
- Что вам благоприятствует, нам препятствует, - сказала я и не сбросила его руки, которыми он обхватил мои лодыжки и плавно поскользил наверх.
- Не слышу ничего. - Александр Виноградов изловчился и одним движением сам переместился в наше огромное кресло и перенес туда меня. - Бедная девочка уснула на полу. - Он кивнул на успевшую разметаться во сне Варьку и посадил меня к себе на живот. - Я не понял, что вы сказали? День благоприятствует зачатию Максима Виноградова или нет?
- Благоприятствует, - ответила та дура, которую моя мама назвала при рождении Елена, что у древних греков означало - "сверкающая".
Сверкающая дура.
* * *
Я такая, какой была всегда. Чего ты не мог вытерпеть? Что нового ты узнал обо мне - такого, чего не знал раньше? Что такого, с чем нельзя жить? Я не зануда, я не хулиганка (не бросаюсь ботинками, кастрюлями, почти не ругаюсь, даже матом). Я могу страшно наругать Варьку, но ты не слышал этого ни-ког-да. Ведь правда?
Я не грязнуля, не лентяйка, не ханжа и не чудачка. Я не алкоголичка, не потаскуха, я даже не пью водку, потому что плохо себя чувствую от спиртного, и уже восемь лет не курю и не собираюсь, потому что боюсь, что это будет вредно для моей дочки.
Да, я трепала тебе нервы. А разве ты не знал, что у меня не самый лучший характер? Разве ты этого не знал лет десять по меньшей мере? Что я не понимаю преимуществ гражданского брака…
Да, я тебя ревновала - интеллигентно, - когда видела волосы разного цвета у тебя в ванной. Женские (надеюсь, что только женские), длинные и короткие волосы, прилипшие к раковине - каштановые, рыжие, крашеные, протравленные химией, двуцветные, зеленые… Ты раздраженно говорил: "Где ты их только находишь? Это же домработница моя, Марина, все перекрашивается…"
Да, я не всегда верила твоим внезапным отлучкам и командировкам, иногда не совсем вовремя звонила на работу со своими упреками и слезами.
Основной формой моего протеста был уход. Я собирала вещи и уходила - с твоей дачи, из твоей холостяцкой квартиры, в которой по углам были затолкнуты узелки и пакеты с Варькиными запасными колготками и моими шелковыми ночными рубашонками. Наверно, надо было однажды кинуть в тебя кастрюлей со свежесваренными щами. Нет, лучше с борщом. А я уходила. Молча. Раза четыре за все эти годы. И если ты не бежал вслед - что бывало, но не регулярно, то через пару дней или пару недель - по степени обиды - очухивалась, думала-думала-думала и приходила к выводу, что виновата сама. Если ты и дальше не делал попыток меня вернуть, то вывод был - виновата сама во всем. И приходила обратно.
Но если бы я всего этого не делала, если бы я хоть как-то не протестовала, я бы просто не дожила до своих лет, - ангелы так долго не живут - то есть не задерживаются на земле. Я не была ангелом, я многое делала неправильно. Но я давала тебе столько любви, надежности, верности - больше для одного человека просто не бывает.
Я всегда принимала тебя - после всех твоих измен и долгих разлук. Прощала и почти не упрекала. Я понимала, как горько и страшно мужчине стареть - ничуть не менее страшно, чем женщине. А может, и более. Ведь никакая пластическая операция не заставит работать орудие воспроизводства, если оно уже отказывается служить как прежде.
Я жалела и уважала тебя, я восхищалась тобой больше, чем ты этого заслуживал. Я знала все твои слабости и старалась, несмотря на них, видеть в тебе сильного мужчину. Я преувеличивала сама и обращала внимание окружающих на твои сильные стороны - такие немногочисленные. Я считала твою скупость бережливостью, твою трусость - осторожностью, циничность - остроумием, а похотливость, развращенность и неразборчивость называла активным стремлением природы к воспроизводству с помощью тебя, любимого множеством женщин, природой и судьбой.
Я любила тебя, тебя одного всю свою сознательную жизнь. И я смирилась с мыслью, что никогда не буду с тобой вместе жить. А потом с таким трудом поверила, что - буду.
Похоже на панегирик, правда?
Я оторвалась от монитора - там легкое начало статьи о прекрасном актере "Современника" буксовало о третью строчку, и взглянула на упрямо бурчащий телефон. Саша. Александр Виноградов. Трубку снимать не надо, потому что больно.
- Алё, - вздохнула я.
- Надо бы деньги дочке передать. Как вообще дела?