Надела злосчастные брюки, подбодрила себя: а, что в самом деле, мне сделают? Не уволят же, в самом деле — сама ухожу! Единственное, что могут придумать — это оставить еще на две недели. Но это им и в голову не придет. Посадят на 15 суток? Смешно! Что скажет будущий свекр, член Политбюро (про себя Ниночка именовала его просто Член), узнав, что его невестку хотят посадить на 15 суток? Много чего интересного скажет, даже для тренированных ушей служителей закона.
Она вошла в студию, села в кресло гримера, и та профессионально-четкими движениями поправила ей грим.
В студии шушукались — видно, новость уже поднялась из вестибюля.
— Ну, Нинка, ты даешь, — бросил напарник, диктор-мужчина.
— Мне, Игорек, нечего терять, кроме своих цепей, — бравурно ответила Ниночка, хотя было ей, мягко говоря, не по себе.
И точно — в самый разгар эфира в студии появился товарищ Лапин, аж красный от злости. В священный ход эфира он вмешаться не мог, и поэтому все время слонялся за камерами, вне зоны видимости зрителя, но в зоне видимости Ниночки.
Чего добивается, старый дурак? — подумала Ниночка. — Хочет, чтобы я от волнения у китайского коммуниста Хай Жуя буквы перепутала? Наверное, таки хочет…
Когда она закончила чтение своего фрагмента (уже и забыла, о чем, профессиональное заболевание: через глаза к языку, минуя мозги, идут слова, и ты уже не воспринимаешь их смысла, только каким-то седьмым чувством фиксируешь: тут логическая пауза, тут некоторый напор, а тут, наоборот, приглушеннее…), пошла видеовставка, потом читать начал Игорь, и она, пользуясь тем, что глазок на ее камере погас, послала товарищу Лапину нежную улыбку. Не расслабляться! — по предварительной читке Ниночка помнила, что у ее напарника очень короткий фрагмент…
Она придвинула к себе очередной листок, мгновенно ухватила взглядом первый абзац, подняла глаза на вспыхнувшую красным камеру и, словно по памяти, начала:
— В зоне Восточного Средиземноморья продолжается военно-спортивный праздник «Весна»…
* * *
"В зоне Восточного Средиземноморья продолжается военно-спортивный праздник «Весна»…, — бодрым голосом сказала телекурва. Ее изображение погасло, но голос остался витать над ландшафтами Крыма, заключенными в мерцающий аквариум дряхлого «Электрона».
— Хана Крыму, — мрачно сказал Дим Шебеко, запив свои слова горьким зеленым чаем.
Группа C2H5OH поднесла к губам свои пиалы, словно повторяя жест гуру и тем самым подтверждая молчаливое с ним согласие: хана Крыму.
Экран демонстрировал восторженных крымцев, забрасывающих цветами советские танковые колонны.
— Вот пиздеж! — возмутился гитарист Гарик.
— Нет, Гарик, — покачал головой Дим Шебеко, — это не пиздеж. Это они там, в Крыму, все с ума посходили.
— Бен-то наш там! — напомнила Галка.
— Бену точно хана, — сказал в углу мрачный кто-то.
«Комубежаловка», столпившаяся на телевизионной кухне, единодушно возмутилась: Бену хана? Ну, нет! Если кому и хана, так точно не Бену! Не такой наш Бен, чтоб ему так просто была хана!
— А вот Лучу хана, — тихо сказала Галка. И, несмотря на тихость, эту фразу услышали все, и умолкли: да, о Луче-то мы и забыли! Как же так? Ему — хана? Он же был первый застрельщик соединения, какая же ему может быть хана?
Но Дим Шебеко со своей мудростью, присущей ему как гуру, видимо понимал больше, чем все остальные, и поэтому печально кивнул одними ресницами.
— Лучу хана, — согласился он, и запил эти слова зеленым, как вселенская тоска, и крепким, как водка, чаем…
* * *
Лучников вынырнул из ступора в самолете где-то над Украиной.